— Истинно так, батюшка Максим Петрович, — бедовое дело!.. Собьешься с дороги, заедешь в сутроб, да коли одежонка-то плохая, так и читай себе отходную… Изволил ступить?
— Ступил,
— А коли ступил, так — не погневайся, батюшка, — фук!..
— Как так?.. Постой, постой!.. За что ты взял мою шашку?..
— Не взял, сударь, а фукнул.
— За что?
— А за то, чтоб она брала, коли ей приходится брать. Вот я двинул сюда мою шашку, а твоя стояла здесь, — так ей приходилось брать назад.
— Так, так!.. Ну, нечего делать, — прозевал!.. А игра-то была какая богатая!.. Да постой, любезный! Хоть ты у меня и фукнул шашку, а я все-таки прежде твоего в доведях буду… Вот мы этак… Пошла!
— А мы, сударь, вот эту тронем.
— Трогай себе, трогай… а уж на выручку не поспеешь… Пошла дура!
— Изволил ступить?
— Ступил, братец!
— Так не прогневайся, батюшка, — фук!
— Как?.. Еще?.. Тьфу ты, пропасть какая!.. Да что это у меня глаза-то в затылке, что ль?.. Нет, не могу играть, не то в голове… Степка!.. Смотри-ка, Прокофий, смотри!., стоя спит!.. Эй ты, болван!
Детина, который дремал, прислонясь к стене, вздрогнул и кинулся, как шальной, к столу, чтоб снять со свечей.
— Тише ты, дурачина! — закричал Максим Петрович. — Что ты бельмы-то выпучил да лезешь, словно угорелый какой!.. Полно-полно!.. Погасишь!.. Ну так и есть!.. Эка уродина, подумаешь!., а уж борода растет!
— Да что ему борода, батюшка, — прервал дворецкий, — у него борода-то выросла, да ума не вынесла. Я уж тебе докладывал: что его держать во дворе: он и в пастухи-то навряд годится.
— Эх, Прокофий, стыдно, брат!.. Ну, кто говорит: сына не за что и хлебом кормить, да отец-то служил мне тридцать лет верою и правдою… Эй ты, простофиля!., пойди, скажи… Да нет, — переврешь, дурак!.. Пошли Андрюшку.
Через полминуты вошел в комнату здоровый и рослый детина лет тридцати; все платье его было в снегу.
— Что ты это, братец, — спросил Максим Петрович, — иль валялся по снегу?
— Никак нет, — отвечал слуга, — я ходил сейчас на погреб.
— И тебя этак занесло?.. Ну, видно, погодка!
— Не приведи Господи, батюшка, и снизу и сверху, метет.
— Темно?
— Зги Божьей не видно.
— И холодно?
— Холодновато, батюшка, — сильно морозит.
— Ну, худо дело!.. От нашего села вплоть до самого Шарапова вовсе жилья нет.
— Да, Максим Петрович, по большой дороге нет.
— Вот то-то и дело: долго ли до греха! Ведь на прошлой неделе подняли же проезжего мужичка — замерз, бедняга; и добро бы еще в поле, а то у нас на задах. Послушай, Андрюшка, возьми с собою кого-нибудь, ступайте за околицу да поближе к большой дороге разведите огонь.