— Слушаю, батюшка!.. Только ветер-то больно силен…
— И, полно, братец!.. Вязанки две сухих березовых дров, да лучины побольше… а огонь донесете в фонаре… Ступай! Этак будет лучше, — продолжал Максим Петрович, — на огонек-то всякий поедет.
Да, сударь, — сказал дворецкий, — коли лошадки не вовсе еще из мочи выбились. Чай, теперь и большую дорогу занесло сугробами, так целиком-то далеко не уедешь. И то сказать: кого нелегкая понесет в такую непогодь; ведь метель-то началась еще засветло.
Ну, Прокофий, не говори! русский человек на том стоит: ему все трын-трава! Куда немец носа не покажет, а он туда ломит себе наудалую: авось, дескать, проеду — Господь пронесет!
— Да, сударь, что правда, то правда. И я, бывало, в старину хаживал чрез Оку по вешнему льду; из-под ног вода брызжет, а тебе и горюшки мало. Что, дескать, в самом деле: двух смертей не бывает!.. Что ж, батюшка: ведь мы еще игру-то не кончили, — прикажешь?
— Нет, Прокофий, будет! Уж я тебе говорил: не то на уме.
— Ну, как изволишь! — сказал дворецкий, вставая. — Да не погневайся, батюшка, — промолвил он, помолчав несколько времени, — дозволь спросить: что это тебя так тревожит?.. Вот ты другой день все как будто бы задумываешься… Или эта грамотка, что прислал к тебе вчера с ходоком из Москвы приятель твой, Лаврентий Никитич Рокотов?..
— Да, — прервал Максим Петрович, — хорошие получил я от него весточки! есть чему порадоваться!..
— А что такое, батюшка?
— Худо, брат Прокофий, больно худо!.. Мы здесь живем в глуши, у нас все по-прежнему: тишь да гладь да Божья благодать. А кабы ты знал, что на Москве-то делается…
— А что, сударь?.. Неужели опять стрельцы завозились?
— Вот до глухого вести дошли — стрельцы!.. Да об этих мятежниках давно и речи нет. Мы и прежнего-то срама не переживем… Помилуй, братец, кто нынче станет бунтовать против помазанника Божия?..
— Так что ж, батюшка? Уж не швед ли опять поднялся на святую Русь?
— Куда ему!.. И король-то их без вести пропал: говорят, в плену у турского салтана.
— Так все ли здорово в Москве?.. Не мор ли, батюшка?..
— Что мор! Господь казнит, Господь и помилует; а там, глядишь, опять пойдут времена благодатные.
— Да что ж такое, сударь?..
— А вот что, любезный, — продолжал Максим Петрович, понизив голос, — мне пишет Лаврентий Никитич, что наш православный государь… ох, страшно вымолвить!.. Наш батюшка, царь Петр Алексеич… совсем онемечился.
— Что ты говоришь, батюшка! — вскричал Прокофий. — С нами сила крестная!.. Да как это может быть?
— Да, любезный! Он такие дела затевает, что не приведи Господи!.. Хочет, чтоб мы перенимали все у немцев.