— Да, — ответил я, и это воспоминание вызвало у меня улыбку. — Да, я думаю, что нас роднило похожее чувство юмора. И наши койки оказались рядом, так что мы естественным образом стали союзниками.
— Бедняжка вы, — заметила она, тоже улыбаясь.
— Почему?
— Потому что у моего брата была масса достоинств, но чистоплотность к ним не относилась. Помню, я по утрам приходила его будить и чуть не падала в обморок от смрада. Почему это вы, мальчишки, так ужасно воняете?
Я засмеялся.
— Вот уж не отвечу. Нас в казарме было двадцать человек, так что вряд ли там царила особенная чистота. Хотя Левый и Правый, как вы их называете… как он их называл… присматривали за тем, чтобы мы застилали постели и наводили порядок. Но да, мы быстро подружились.
— И как он держался? Тогда, в самом начале. Как вам показалось — он был рад, что попал туда?
— Я полагаю, он не думал об этом в таком ключе, — ответил я, поразмыслив. — Это была просто очередная часть жизни, которую надо прожить. Мне кажется, тем, кто старше, пришлось труднее. Как ни глупо это звучит сегодня, мы думали, что нам предстоит ужасно большое приключение, — во всяком случае, поначалу думали.
— Да, я уже не первый раз слышу именно эти слова. Люди, с которыми я работала, — те, кто помоложе, — по их словам, они так до конца и не понимали, что их ждет, пока не оказались там.
— Вот именно, совершенно верно, — согласился я. — Нас обучали военному делу, но это почти ничем не отличалось от школьных тренировок по футболу или регби. Должно быть, мы верили, что когда всему научимся, нас отправят на футбольное поле, там мы всласть побегаем и повозимся с противником, а потом пожмем друг другу руки и разбежимся по раздевалкам, к апельсинам и горячим ваннам.
— Но теперь-то вы знаете… — пробормотала она.
— Да.
Подошел помощник бармена и забрал наши грязные тарелки. Мэриан задумчиво постучала пальцем по столу и снова обратилась ко мне:
— Может, пойдем? Здесь ужасно жарко, правда? Можно в обморок упасть.
— Да, — согласился я.
На этот раз по счету платила она. Когда мы вышли на улицу, она куда-то решительно направилась, а я последовал за ней, предполагая, что она знает, куда идет.
— А что, как скоро у него проявились эти наклонности? — на ходу спросила она, и я растерянно уставился на нее.
— Простите?
— У моего брата, — ответила она. — Я не помню, чтобы у него были пацифистские наклонности, пока он жил дома. Если мне не изменяет память, в школе он был ужасным драчуном. Но потом, когда он решил сложить оружие, его письма стали меня пугать — столько в них было гнева и разочарования. Он разочаровался во многих вещах.