Ну вот и всё. Владимир остановился перед дверью. Он не знал, что за ней. Зато отчетливо слышал прерывистое дыхание. Здесь.
Владимир извлек меч. Он сделает это быстро. Рогнеда даже ничего не почувствует.
Толкнув ногой дверь, Владимир (в правой – меч, в левой – свеча) шагнул внутрь. И сразу увидел Рогнеду. И еще кое-что, заставившее князя остановиться…
– Храбрец! – похвалил Владимир, глядя на мальчика сверху вниз. – А если я тебя сейчас убью?
– Убивай! – звонко выкрикнул Изяслав. – Но прежде – меня, а уж потом – маму!
– Значит, не боишься Морены?
– Не боюсь!
Но голосок все же дрогнул, что не осталось незамеченным.
Владимир присел на корточки, чтобы оказаться с сыном вровень.
– А знаешь, что бывает с сыном, который на отца руку поднял? – вкрадчиво спросил великий князь.
– Все равно маму убивать не дам! – набычась, ответил мальчик.
– А тебе, – Владимир глянул на Рогнеду поверх белобрысой головы Изяслава. – Не жаль сына?
– Ты его не тронешь! – ледяным голосом произнесла Рогнеда.
Она уже опомнилась, обуздала чувства, загнала поглубже их все. Кроме ненависти.
– Ты его не тронешь, – Рогнеда достаточно хорошо знала Владимира, чтобы не беспокоиться за жизнь сына. Конечно, Изяславу отца не остановить. Но пусть увидит. И быть может, сумеет сделать то, что не смогла она. Отомстить. – Хочешь меня убить – убивай. Пусть Изяслав знает, кто убил его мать!
Владимир встал. Изяслав тут же отшагнул на шаг назад. Приготовился…
Великий князь отметил, что стоит сын твердо и меч держит правильно. Хорош пестун у детского. Молодец!
Великий князь вновь перевел взгляд на Рогнеду. Глаза его сузились. Он мог убить ее быстрее, чем жалит оса. Два длинных шага – и правильно развернутый меч войдет меж ребер, как игла в воск. И разрежет коварное сердце.
Рогнеда глядела прямо в прищуренные, страшные глаза… Там, в черных зрачках, металось пламя факелов и брызгала кровь на погасший очаг полоцкого кремля. Но Рогнеда больше не боялась.
Бесконечное мгновение… И княжий меч с сухим щелчком вброшен в ножны.
– Роговолтово семя, – полузло-полуодобрительно бросил Владимир.
Разрешил:
– Живи пока!
И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Из Рогнеды будто стержень вынули: упала на лавку и разрыдалась.
Изяслав подошел к матери, положил рядышком легкий детский меч, обнял ласково:
– Не плачь, мама, не плачь! Ничего он тебе не сделает. Он больше не сердится, я почувствовал. А хочешь, я дядю Устаха позову?
Рогнеда вскинулась, обняла мальчика, прижала к себе. Слезы ее вмиг высохли.
– Никого не зови, – прошептала она в пушистую макушку. – Никому ничего не говори. Ты прав. Не тронет он нас. Это он в гневе был. Теперь подумает – и простит. Я ему в ноги упаду… И простит.