Еще не вбежав туда, Бестужев увидел в распахнутую дверь человеческие ноги, обмотанные веревкой. А там и самого человека – лежа меж массивными ножками стола, он перекатывался, бился, тщетно пытаясь освободиться от надежно наложенных пут – рот чем-то заткнут да вдобавок перевязан тряпкой, видны только глаза, сверкающие нешуточной яростью, растрепанная шевелюра…
Колокольчик у двери надрывался. Не обращая на него внимания, кинулись в другую комнату, где обнаружили ту же картину: на полу конвульсивно бился связанный человек, чей рот был запечатан столь же надежно…
Присев на корточки, Бестужев одним рывком сорвал повязку – человек тут же вытолкнул тряпку языком, принялся отплевываться, сыпя невнятными проклятиями. Господин Гравашоль собственной персоной, какая встреча… Второго, которого тем временем освободил от импровизированного кляпа Ксавье, Бестужев тоже узнал – один из тех, с кем он встречался в Вене, вот только имя неизвестно… да и провались его имечко в тартарары… все рухнуло!
Все благополучно рухнуло, как выражается пристав Мигуля в далеком Шантарске. Ящиков нигде не видно, их наверняка здесь уже нет, открывшееся их глазам зрелище может иметь одно-единственное объяснение: некие конкуренты из числа охотников за Штепанеком с максимальной для себя выгодой использовали эти четверть часа, люди, должно быть, непростые, если смогли быстро и хватко спеленать этих господ, тоже не относившихся к разряду недотеп…
Бестужев едва не взвыл в голос от тоскливой злости. Зато молодой инспектор, уставясь на Гравашоля так, как влюбленный взирает на обожаемый предмет своей страсти, прямо-таки сиял от счастья – что ему аппарат, если подумать, он наконец настиг свою долгожданную дичь…
Оглянувшись на Бестужева, Ксавье убрал с лица лучезарную триумфальную улыбку:
– По-моему, нас опередили, господин майор…
– Удивительно тонкое наблюдение… – произнес Бестужев тусклым голосом. Медленно спрятав в карман ненужный уже браунинг, присел на корточки над Гравашолем: – Что здесь случилось?
Яростно вращая глазами, главарь анархистов разразился темпераментной тирадой, половины слов Бестужев не понимал вовсе, но и по тем, что он знал, ясно, что месье Гравашоль отнюдь не высокую поэзию декламирует и не философский труд по памяти читает…
– Кто на вас напал? – настойчиво повторил Бестужев.
Гравашоль ответил той же площадной руганью. Замолчал, зло постанывая сквозь зубы – ну понятно, удар по самолюбию самый унизительный, сокрушительный… Ага! Не стоит забывать, что мы во Франции с присущей только этому народу национальной спецификой…