— Так ты из-за спиртика-то так долго и задержался? — безобидно ворчала жена. — Ведь скоро двенадцать ночи.
— Работали. Срочное задание фронта…
На столе появилось все, что только имелось в семье: небольшая сковородка жареной картошки, тарелка соленой капусты и черный хлеб.
— Тяжело живем, ребята, — сокрушался Иван Михайлович, когда сели за стол. — Ну, да перетерпим… Не впервой. Только бы побыстрее немца добить.
— Жмем. Стараемся, — улыбаясь, откликается Иваненков.
— Наше семейство все мобилизовалось: трое воюют, а мы здесь оружие куем.
Наш разговор затянулся за полночь.
Да, эта семья в миниатюре отображает наше государство, наш народ, где тыл и фронт — едины.
Я пристально смотрю на Ивана Михайловича: голова его поседела, на лице — глубокие морщины, но под нависшими бровями живые, лучистые глаза, в которых то сверкнет улыбка, то промелькнет тревога или гнев. Солдатов говорит о сокровенном, и нам понятны эти думы и заботы рабочего человека.
— Мы часто спрашиваем себя: почему так? Сталин еще на ноябрьском параде в сорок первом пообещал, что через полгодика, а может, через годик падет гитлеровская Германия. Прошло больше года, а конца войны не видно, — недоумевает Иван Михайлович.
— В таких делах, папаша, точно не скажешь: где годик — там может быть и два, — заметил Иваненков.
— Так-то та-а-к, — протянул Иван Михайлович. — Вот только никак не могу понять, зачем нужно было заключать договор с Германией? Разве можно верить Гитлеру? — Говорят, Гитлер нарушил свои обязательства. — Старик повысил голос: — Наше государство не красная девица, а Гитлер не кавалер, чтобы мы могли ему доверять. Надо было всегда держать порох сухим.
— Перестань хорохориться, — вмешалась Александра Георгиевна. — Давай-ка лучше спать. Политик тоже нашелся.
— Мать! — Иван Михайлович беззлобно стукнул по столу. — Война сделала каждого малость политиком и стратегом.
— Ну, хорошо, хорошо. Сейчас дочка придет с ночной смены. Подогреть чаек надо.
Через несколько минут Катя в радостном возбуждении вихрем ворвалась в комнату и, увидев нас, замерла на месте.
— А я-то думала, мой Ваня приехал, — непроизвольно вырвалось у нее, но тут же она поправилась и с душевным радушием поздоровалась с нами.
Пожимая шершавую руку, обратил внимание, что крепкая, жизнерадостная женщина, какой я знал Катю в Ереване, где она жила с мужем, сильно изменилась. На приятном лице не играл румянец, в темных глазах затаилась грустинка и усталость.
Живо расспрашивала, откуда прибыли, куда направляемся, об общих знакомых, о семье.
— Катя, время-то позднее, давай снимай пальто да садись за стол. За ужином поговорите, — посоветовал Иван Михайлович. — Тебе ведь к восьми утра опять на работу.