И хоть была Анна настроена самым решительным образом, подбородок ее предательским образом дрожал, носик зашмыгал, а в глазах стали набухать слезинки.
Того и гляди разрыдается.
Нет, не походила она на контрреволюционерку: контрреволюционерки — те в чека добровольно не просятся.
И Троцкий помягчел.
Потому как уж больно хороша была барышня в своем гневе.
— Ну раз так, то конечно! — притворно пугаясь, улыбнулся он. — Тогда непременно прикажу. Вот прямо теперь и прикажу!...
И, сняв трубку телефона, сказал:
— Товарища Миронова ко мне... Да, весьма срочно!...
...Мишель пришел к вечеру.
Он ввалился с мороза, раскрасневшийся и растерянный. И, замерев на пороге, сказал:
— Вот он я... Я пришел...
Анна, которая собиралась было встретить его довольно холодно, хотела продемонстрировать свою независимость, выговорить за то, что он не дал о себе знать, вдруг, обо всем позабыв, прыгнула вперед, повисла на его шее и, зарывшись лицом в воротник его заледеневшего пальто, разрыдалась в голос.
Она висела на Мишеле, хлюпала носом, икала и, растапливая слезами слежавшийся снег на воротнике, шептала что-то совершенно бессвязное:
— Ну зачем вы так... Ну нельзя же, право, так... Они ведь могли вас убить!...
И Мишель, который еще несколько минут назад, там, в подъезде, на лестничной клетке и уже перед дверью, не знал, как себя с ней вести, вдруг порывисто обнял Анну и что было сил прижал к себе, чувствуя, как содрогается в рыданиях ее тело и как его сердце перехватывает спазм жалости к ней и к себе тоже, и как по его холодным щекам тоже быстро-быстро ползут горячие капли слез. Черт возьми, он плакал!...
Не там, не в чека, где он держал себя в руках.
Здесь!
— Ведь вы теперь могли быть убиты! — всхлипывала Анна. — Я могла остаться без вас!... Ну неужели вы не понимаете, что я не могу без вас, чурбан вы этакий!...
И Мишель как-то вдруг разом осознал весь ужас своего недавнего положения. Не в расстрельном подвале — теперь! Ведь совсем недавно, только что он чуть не лишился всего — жизни и... Анны!
Боже мой, как все это страшно...
Но, боже мой, — как прекрасно!...
И он, все более и более смелея, стал целовать ее соленое лицо...
Там, за окнами, бушевала революция, империя летела в тартарары, история переламывала судьбы людей через колено, а они были счастливы. Может быть, единственные в целой Москве, может быть, во всей стране!
Счастливы, несмотря ни на что.
Друг другом!...