В Москве выпал первый снег. И будто бы серый мешок на город натянули. Солнце пропало, видимое в узких просветах меж зданий небо заволокло мутью, по улицам мело мокрой крупой, которая липла к волосам, пальто, башмакам. Кое-где перед порогами намело уже сугробы, которые к утру, схватившись морозцем, превратятся в ледяные скаты, отшлифованные ногами жильцов, на которых те будут оскальзываться, чертыхаясь и плюхаясь наземь, больно отбивая бока и спины. Никто тот снег не счищал. Дворники-татары, которые обычно, засветло выбираясь из своих подвалов, убирали дворы, скалывая наледи и посыпая их толченой золой, теперь куда-то все запропастились. Может быть, уехали в свои Бугульмы. Москву заметало, и никому до того не было дела. Окна дворницких были заколочены досками, ворота, ведущие во дворы, стояли распахнутые настежь, в неприбранных подъездах сновали какие-то смутные личности, которых никто не гонял.
Удивительно, как быстро, как мгновенно может рассыпаться в прах уклад, который созидался столетиями! Была великая, могучая Россия — и на тебе, года не минуло, остались осколки! И даже улиц прибрать стало некому...
Одинокий господин в глухо застегнутом пальто, с поднятым под самые уши воротником быстро шел по переулку, хлюпая ногами в мокрой снежной каше. На его волосах и плечах белыми полосами лежал нерастаявший снег. Возле углов зданий господин останавливался и задирал голову, глядя на номера домов. Фонари горели через два на третий, и разобрать цифры было мудрено.
Двадцать два... Значит, следующий будет двадцать четвертый, за ним двадцать шестой, а затем...
Господин спешил, а дома были какие-то удивительно длинные. Или, может быть, ему это просто казалось.
Где-то сзади застучала, загромыхала по каменной мостовой пролетка, господина, обдав мокрыми снежными брызгами, обогнала коляска с поднятым верхом, и на мостовую, дымясь паром, шлепнулись катыши свежего лошадиного помета, к которому тут же подлетела и, суетясь, чирикая и дерясь, стала расклевывать стая воробьев.
— Но-о!... Родимыя-а!... — кричал, ожигая коня кнутом, уже где-то далеко извозчик.
Вот он... двадцать восьмой!...
Господин свернул во двор, потому что парадное было почти наверное заколочено. Поднявшись на крыльцо черного хода, господин подергал ручку. Дверь была заперта изнутри на засов. Он довольно долго стучал, пока наконец за стеклом не замаячило чье-то смутно угадываемое лицо.
— Что вам угодно? — поинтересовался из-за двери голос.
Вряд ли это был дворник — скорее всего, кто-то из жильцов, которые, объединившись в домовые комитеты, посменно несли охрану подъездов. Раньше, во время октябрьских боев — повсеместно, теперь кое-где.
