Если Наличная улица играет здесь роль Невского проспекта, то место Английской набережной занимает Шкиперский канал. Мутное его пространство, затянутое тиной, распространяет вокруг такое зловоние, что даже привычные местные обыватели крякают и закрывают нос тряпкой. Большой бассейн Галерной гавани давно превратился в гигантскую помойку; антисанитария здесь ужасная.
Лицом к Гаванскому полю, а тылом к Шкиперскому каналу стоят шесть длинных двухэтажных деревянных домов, окрашенных в буро-коричневый цвет. Это и есть печально знаменитые «Кекинские дома», по праву соперничающие с «Вяземской лаврой». Внутри дома-бараки поделены на тесные клетушки, битком набитые проживающим там сбродом. Большая часть жильцов — легальные ремесленники, рабочие с Балтийской судоверфи и кожевенных заводов. Их жёны и дочери производят на квартирах жилеты или трудятся переплётчицами — это два исконных кекинских женских промысла. Тягости жизни, слабость характера и доступность водки сформировали особый тип здешнего обитателя: девяносто пять процентов кекинцев — алкоголики. Отсюда воровство, пьяные драки с поножовщиной, грабежи и проституция. Мишка Самотейкин укрывался здесь не просто так: сыскать человека среди восьми тысяч маргиналов — дело непростое.
Согласно справке Адресной экспедиции, в доме нумер три проживали две Нины и одна Антонина. Обеих Нин Лыков сразу отвёл: замужем, и возраст неподходящий. А вот девица Антонина Непотребкова (эк её угораздило с фамилией!), двадцати двух лет, прислуга, подходила по всем статьям.
В её-то дверь и постучался титулярный советник ранним мартовским утром.
Ему открыла молодая, по домашнему одетая женщина, довольно миловидная, но с хитрым «бывалым» лицом.
— И кто таков?
— Человек божий, обшит кожей.
— Это сразу видать. Чего надо?
— Твоего воздахтора.[28]
— А нету у меня таких; ступай откуда пришёл!
— Как нет? А Мишка? Не дури, Нина, меня Пашка-Канонир прислал.
— И Пашки никакого я не знаю, и Мишки. Уходи! Ты меня с кем попутал.
— Вон как! Ни Пашки, ни Мишки… Ловко. Только у меня письмо к Самотейкину. Дайкось я, что ли, войду, в квартере поговорим.
— Флегонт, подь сюда! — крикнула несговорчивая девица через плечо. — Тут один питинбрюх[29] пристал, отвадить надо.
Из комнаты на лестницу быстро вышел высокий, плечистый и пузатый мужчина лет тридцати пяти, в бязевой рубахе и драгунский брюках. Он крепко схватил Лыкова за ворот и тряхнул.
— Вот я сейчас задам тебе копоти! Чё пристал к бабе?