— Вы и попов душили? — удивился «иван».
— Двоих всего, и тех в столице. В Поиме нельзя было.
— Дед, а всё же ты тюлькагон[65], — сказал Лыков. — Всю жизнь гладко быть не может. Расскажи про тот случай.
Сторож нахмурил седые брови, буркнул угрюмо:
— Ну, вышло однова. С кем не бывает? Осёкся я что-то, и он успел пальцы под ремешок просунуть. Пришлось его саксоном[66] в спину добивать. Так это единый раз за пятьдесят годов!
— Значит, саксон-то наготове держал?
— А как же? Завсегда. И его, и трифона[67]. Мало ли чего!
— И один всего раз осечку сделал? — продолжил расспросы Лыков. — Не верится… Скажи уж правду; нам интересно! Вот мне почудилось, будто ты прихрамываешь на правую ногу. Едва заметно. Это кто тебя так?
Пахом нахмурился ещё больше:
— Вот ведь пристал! Ну, был ещё случай… На пластуна мы сдуру напали, уже здесь, в Питере. Кубанский казак. Опытный, чёрт! Не совладал я с ним, ухнулся. В каких его только водах варили? Одно слово — пластун! Только я петельку накинул, а уж он колено подтянул, из сапога ножик выхватил и в единый миг всё и порешил. Ткнул меня наугад и попал в ляжку — я аж присел. А вторым махом перерезал ремешок. Беда! Хорошо я смикитил — сразу в дверь и дёру. Бегу, а руда[68] так и хлещет; полный сапог натёк. Только этим и спасся, а двоих моих товарищей пластун на месте положил… С тиих пор больше я казаков не трогал; ну их к лешему!
— Из Поима почему уехал? Скучно стало? Или на заработки?
— Нет. Мне там хорошо было… Обшибся я.
— Не того задавил?
— Точно так. В двадцать восьмом году я женился. Тятя братана с семейством выделил, а мы с Машонкой остались. Сытно было. Двух девок она мне родила. Деньжата у меня уж завелись, землицы прикупил… Да тут проезжал один барин. Вот не нужно мне было его давить! Уж как не нужно! Смешно сказать — на получарки позарился. Красивые, скуржавые, старинной работы. С фамильным его гербом. Апушкин была фамилия барина. На свою да на мою судьбу он их из чумадана вынул, хотел нас травничком угостить. Приберёг бы, не показывал — обои бы наши жизни по другому сложились. Шесть получарок было. Я как их увидал, сразу возжелал. Что на меня тогда нашло? Хочу, и всё! Решил ими завладеть. Спервоначалу предложил продать. Обиделся барин! Вещь, говорит, родовая, от дедов-прадедов осталась, из них сам Пётр Первый пивал! Я ещё пуще принялся настаивать. Шутка ли — Пётр Первый! Барин осерчал, я тоже. И… завладел. Тятенька меня как потом материл — а уж не исправишь. Сожгли мы барина с кучером в овине, как водится, и всё спервоначалу было тихо. Мы подумали — обошлось. Да…