Щенки молчали, не издавая и звука. Настоящие дикие псы, больше похожие на лесных своих собратьев, чем на домашних собак, которых, по легендам, люди поработили когда-то, посадив на железные цепи и заставив лаять, вместо того чтобы рвать глотки, как и подобает свободнорожденным бойцам – эти истории с раннего детства рассказывала мальчику мать, он засыпал, слушая легенды о том, как человек взял в руку палку и ударил пса, тем самым поставив себя вне стаи и вне закона…
Мальчик играл со щенками, пока голод и усталость не дали о себе знать. Солнце, перевалив зенит, скрылось за развалинами высотки, маленький дворик, укрытый от посторонних глаз ковшом экскаватора, разом погрузился в серый сумрак. Ветер посвежел и усилился, из прохладного став пронизывающе-ледяным. Мальчик почувствовал, как тело начала бить мелкая дрожь. Он оглянулся на покинутые им развалины, где под открытым небом мать варила похлебку на ужин, а отец отливал заряды для пращи из купленной у Мародеров свинчатки. Судорожный вздох вырвался из груди. Мальчик шмыгнул носом и, подхватив одного из щенков под мышку, а второго подпихивая свободной рукой, пополз под крыльцо, в собачье логово, где ему, по крайней мере, были рады. Свернувшись калачиком в яме, вырытой сукой для себя и щенков, мальчик уткнул голову в колени и заплакал. Слезы тихо катились по щекам, и лишь по судорожно вздрагивавшим плечам можно было понять, что ребенок горько плачет. Щенята беспокойно ворочались рядом, поминутно обнюхивая своего нового знакомца, и через какое-то время мальчик уснул, согретый и успокоенный теплом их маленьких, но горячих тел.
Он проснулся внезапно, когда на дворе уже стояла поздняя ночь. Щенки, пригревшиеся у него под боком, сучили во сне толстыми короткими лапами. Прямо над ухом оглушительно стрекотал сверчок. Но не это выдернуло его из глубокого сна. Мальчик вслушивался до звона в ушах, и через несколько минут снова раздался заунывный, пронзительный вой, захлебнувшийся почти щенячьим визгом. Выла стая.
Царапая колени о мелкие камни, раздвигая руками траву, он скорее пополз из-под крыльца наружу, но, очутившись наконец на свободе, замер в нерешительности.
Если стая выла, предчувствуя скорый сдвиг, он должен был бегом бежать обратно. Но если на стоянку напала другая банда… Много раз, с раннего детства мать нашептывала ему, прижимаясь губами почти к самому уху: «Беги! Беги и прячься!» – мальчик живо вспомнил ее горячее дыхание, щекотавшее кожу так, что хотелось смеяться. Нижняя губа задрожала невольно, на глаза навернулись слезы, и стоило немалых сил удержаться, не зареветь в голос. Едва не впервые в жизни мальчик не знал, что ему нужно делать.