Поздно ночью, когда все уснули, Костюк начал насвистывать какую-то частушку. Свистел он фальшиво и чем-то пристукивал в такт по нарам. Лежавшего рядом Заблоцкого, который только-только задремал, эта музыка разбудила. Он недовольно спросил вполголоса:
– Петро, это ты? Что за ночной концерт?
Костюк оборвал свист и зажег в пологе свечу. Заблоцкий увидел, что он лежит поверх спальника и поглаживает себя по мягкому волосатому животу.
– Слышь, – мечтательно заговорил он, – вот бы в газету написать!
– В какую газету? Что ты мелешь? – раздраженно спросил Заблоцкий. Костюк сладко улыбнулся и лег к нему лицом.
– Да про все, – зашептал он, – про собрание и про разговоры эти… Вот нагорело бы нашему Князю… Ему же тот начальник прямо сказал: никакой партизанщины, мать-перемать!
– Разве тебе не внушали в детстве, что подслушивать нехорошо?
– Я не подслушивал. И так слыхать было… Вот то начальник, так начальник, сразу видать человека. За ручку здоровается, за ручку прощается, здоровьем интересуется. А от нашего бурбона слова доброго не дождешься…
– Ты смотри, Петро. Помнишь, что Лобанов на собрании сказал?
– Ну.
– Так я ему в этом помогу…
Костюк принужденно засмеялся и перевернулся на спину.
– Ты меня не запугивай. Мне все это надо, как зайцу стоп-сигнал.
Он дунул на свечу, поворочался и затих. Заблоцкий закурил. Костюк лежал тихо-тихо, не дышал совсем, но Заблоцкому показалось, что в горле у Костюка что-то побулькивает, а может, булькало у него самого…
– Леша, – сонно спросил Костюк, – ты не в курсе, рабочих, которые увольняются среди сезона, вывозят в Туранск?
– Не вывозят. Своим ходом добираются. Мне Князев объяснял. Дают подписку, и своим ходом.
– А больных?
– Не знаю. В поле не болеют. Спи!
Утром в шестиместках убавилось по два полога. Стало как-то непривычно просторно. Об ушедших старались не говорить. Старались не вспоминать о них, не думать, чтобы не спугнуть их удачу, не завидовать им, чтобы собственная работа не казалась бесцельной тратой сил.
Тапочкин как-то в маршруте сказал:
– Мы теперь вроде военнопленных: копаем, чтобы копать.
– Сизифов труд, – подтвердил начитанный Высотин. Тапочкин в ответ презрительно и зло сощурился:
– Ты анекдот на «чи» знаешь?
– Расскажи, буду знать.
– Так вот, чи не пошел бы ты… Понял?
– Ты меня доведешь, – пообещал Высотин.
– Законно, доведу! Если бы не твоя слабость в коленках, мы бы сейчас с тобой на востоке были, понял? Руду бы искали!
– Дурачок, – сказал Высотин и, подняв руки к ушам, помотал растопыренными пальцами. – Ты как с луны свалился. Запомни: никогда не надо рвать постромки, но отставать тоже не надо. На первых и последних всегда все шишки валятся. Мудрость жизни – золотая середина. Это не я придумал. Подрастешь, поумнеешь, так еще спасибо за науку мне скажешь.