Они сидели друг против друга за крошечным раскладным столиком. На реечной столешнице стояла сковородка с крупными ломтями колбасного фарша, миска с холодной жареной рыбой и складной стаканчик. Дождь, кажется, временно перестал, только с деревьев капало. В соседней палатке, оживленно шумели. «По многочисленным просьбам трудящихся», как выразился Тапочкин, Князев выдал на всех две бутылки спирта.
– А нам с вами коньячок, – сказал он и достал со дна вьючника плоскую флягу. – Из личных погребов. Берег на конец, для последнего костра, ну да ладно.
– Может, с ними вместе? – Заблоцкий кивнул на соседнюю палатку. – Неудобно.
– Я их смущать буду. Пусть веселятся.
Он разлил коньяк – Заблоцкому в стаканчик, себе в крышечку от фляги, прислонив флягу к стояку. Выпили и прислушались к собственным ощущениям.
– Нектар.
– Окосею я с отвычки…
– Смотрите, не буяньте в трамвае.
– Да… – Заблоцкий вздохнул. – Где-то сейчас трамваи, троллейбусы, люди без накомарников гуляют – не верится.
– Скучаете?
– Да как сказать… Просто вспоминаю. Для меня сейчас город как-то ассоциируется не с трамваями и троллейбусами. Другие моменты вспоминаются…
Заблоцкий умолк, рассеянно глядя в миску. Князев аккуратно налил по второй, прикрыл горлышко фляги коробком спичек и задал вопрос, который давно его интересовал, ради выяснения которого он и затеял этот ужин вдвоем.
– Леша, что там у вас произошло?
Из соседней палатки донесся взрыв хохота. Не поднимая глаз, Заблоцкий взял свой стаканчик, долго крутил его в пальцах, отпил половину, поставил. Взъерошил волосы и, по-прежнему глядя в стол, ответил:
– Полное фиаско на всех фронтах. Полоса невезения, одним словом. Надо было отдышаться. Взял у судьбы тайм-аут и прикатил сюда…
– Тайм-аут – временная передышка. А вы, судя по всему, вышли из игры совсем, покинули поле.
– Да, пожалуй, это точнее. А впрочем, судите сами.
Кратко и монотонно, словно не о нем речь, Заблоцкий начал пересказывать свою историю. Он и вправду видел сейчас себя как бы со стороны и, объясняя вслух собственную жизнь, проникался пониманием ее.
Да, с детства был способным, может быть, даже очень способным, за что ни брался – все получалось лучше, чем у других, будь то уроки рисования (родители даже подумывали о художественном училище), кружок авиамоделизма (призовые места на городских и областных соревнованиях) или занятия английским (в подлиннике читал Джека Лондона). Этот писатель и пробудил заложенную в каждом страсть к путешествиям. Золотая медаль (иначе и не мыслилось!) открывала двери любого из вузов страны, но выбрал геофак. И тут, увидев воочию удивительные превращения, происходящие с минералами в поляризованном свете, незрелым еще умом догадавшись о неразрывности и неимоверной сложности происходивших в земной коре процессов, впервые, может быть, почувствовал, что пора легкого флирта кончилась, пришла любовь… Сказано, может быть, немного выспренно, но на полном серьезе. Ну, а тут, само собой, научно-студенческое общество, первые потуги удивить мир своими изысками (сейчас вспоминаешь – «смех энд грех», как говорит Тапочкин). И все так просто, легко, под одобрительное воркование профессорско-преподавательского состава: «Одаренность!», «Пытливый ум!», «Надежда кафедры!..» Сам, дурак, в это поверил. В храм науки по-разному попадают – кто в дверь, кто в окно, кто по веревочной лестнице, кто с черного хода. А я решил на белом коне въехать…