— В матросы берут лет семнадцати, ежели, конечно, парень рослый да крепкий, да не обижен умом и сноровкой.
Егор подумал: «Мне уж семнадцатый год. Сила, слава богу, есть, да и сноровка тоже…»
— Все-таки заболел ты морем, — уверенно сказал Акиндин. — Скажи по правде, уйти затеял?
Егор ответил уклончиво:
— Не пущают ни дед, ни мать. Оба против…
— У меня тоже родители были против, да я ушел. Нет, я тебе советов давать не берусь, с дедом ссориться мне не с руки. Однако понимаю: в парусной тебе скучно, хочется испытать силенку в другом деле. Замечу только, что море любит смелых и послушных. И тех, кто за себя может постоять и за товарища. Постоишь за товарища — и он тебя выручит, когда трудный час придет. Вот у нас на «Виктории» было…
Акиндин опять ударился в воспоминания. Егор слушал мастера, а в голове у него созревал свой план…
x x x
Дружба с Катей Старостиной у Егора началась еще в раннем детстве, когда оба учились в четырехклассном училище, а теперь она перешла в более глубокое чувство — любовь.
Катя была стройна, тонка, сероглаза. Старательно заплетенная коса с ленточкой сбегала по плечу на грудь, обтянутую ситцевой кофтой. На ногах — полусапожки с пуговками-застежками.
Отец у нее работал в порту лоцманом, проводил морские корабли Двинским устьем, мать занималась домашним хозяйством, и Катя ей помогала. Жили Старостины не богато, но в достатке, и Катя не испытывала никакой нужды, росла в тепле и довольстве, словно комнатный цветок, за которым заботливо и внимательно ухаживают. Так растят в старинных соломбальских семьях девиц, готовя из них достойных невест для не менее достойных женихов.
Катины родители знали о дружбе дочери с Егором Пустошным и ничего против этого не имели, убедившись, что Егор собой пригож, не глуп, и в скором времени, видимо, станет владельцем дедовской парусной. Чем не жених?
Парень и девушка выросли на Двине и любили ее просторы спокойной сокровенной любовью, о которой мало говорят, но которая отличается завидным постоянством.
Встречались обычно на берегу, за причалом, подальше от людских глаз, где отлогий лужок был гладок, порос свежей немятой травой. Любили посидеть на старой, опрокинутой вверх днищем лодке-плоскодонке. Больше молчали, чем говорили, и любовались рекой и двинскими, зорями. Было тут чем любоваться во всякое время года. Зори поражали тишиной и необыкновенным богатством красок. На чистом небе закат бывал спокоен и золотист. В обычные дни от солнца, прячущегося за окоем, нижние кромки облаков словно бы плавились и пылали над водой жарко и прозрачно. В хмурые, пасмурные вечера солнце на мгновение показывалось в разрывах туч и ослепляло внезапными короткими вспышками.