Адальберту казалось, что его окружают со всех сторон, что кольцо опасности стягивается все туже. Откуда исходит опасность, он не понимал. Что страшит его? Тени далекого и недавнего прошлого? А вдруг судьба снова сведет его в подвале с тем человеком, который утром назвал его по имени? Что тогда? Дождаться, пока все заснут, и… задушить? А потом лежать рядом с мертвым до утра? Или оставить его, задушенного, а самому перебраться в другой подвал? Но это значило бы нарушить комендантский час и оказаться в руках советских патрулей. А потом? Доказывать, что в войне не участвовал, что не был призван из-за болезни?.. Какая чушь! Чтобы подтвердить это, нужны документы. Искать знакомых, товарищей по партии, которые согласятся засвидетельствовать его слова?.. Но где сейчас найдешь их? И кто согласится вот так, по собственной воле, пойти к русским?..
Было еще одно, пожалуй самое главное, обстоятельство, заставлявшее Адальберта бояться русских как огня. Свою тюремную камеру или даже смерть Адальберт носил на своем теле. Да, да, именно так! Под мышкой левой руки у него было вытатуировано кодовое обозначение группы крови — каждый эсэсовец носил на себе такой несмываемый знак. Это был единственный «документ», других у Адальберта не было.
…С каждым днем Хессенштайн боялся все больше. Боялся появиться на Силезском вокзале, где всегда было много русских солдат и офицеров; боялся оказаться в замкнутом пространстве — в вагоне трамвая, например; мечтал и в то же время больше всего страшился вернуться в Нюрнберг, где его многие знали в лицо, боялся города, с которым были связаны лучшие годы его жизни. Город славы национал-социализма теперь грозил стать его надгробием.
Ночами Адальберт с тоскливым чувством ловил подвальные слухи, что германское правительство все еще существует и находится где-то в горах, что его возглавляет адмирал Дениц, верный соратник фюрера… Или он уже арестован? Будучи свидетелем последних дней фашистского Берлина, Адальберт не возлагал никаких надежд на адмирала, он отдавал себе отчет, что в Германии сейчас нет военной силы, способной начать новые бои с русскими.
Каждый день он покупал газеты, совсем недавно начавшие выходить, — «Тэглихе Рундшау» и «Берлинер Цайтунг» — и, притулившись где-нибудь в развалинах, читал, сжимая кулаки от ненависти и бессилия, о том, например, что с 25 апреля в Сан-Франциско работает Конференция Объединенных Наций. Неужели план Сталина и Рузвельта будет приведен в действие? Он вспоминал, какие надежды возлагало руководство нацистской партии на «драчку» между Советами и западными союзниками. Как ответственный работник гестапо, Адальберт знал, что в английской зоне пленных немцев не разоружают и не заключают в лагеря, что пленные ежедневно занимаются строевой подготовкой, немецкие военные подразделения не распущены и готовы хоть завтра ринуться в бой. Против кого? Ну, конечно же, против русских! Черчиллю не удалось задушить большевизм в колыбели, он наверняка попытается уничтожить его как сегодняшнюю угрозу Западу. Закроют ли американцы и англичане глаза на то, что русские большевистские орды вступили в Европу? Да никогда! Столкновение неизбежно. Оно произойдет со дня на день, в крайнем случае с недели на неделю…