Положила ладонь на грудь. Ощутила под платьем эту хорошо знакомую форму, которая всегда казалась ей чуждой и неприятной, да она, собственно, и не ей принадлежала, а мужчине. Остро почувствовала свое сиротство. Ей казалось, что она медленно умирает. Почему я умираю, подумала она, ведь я не совершила ничего дурного?
Эта мысль несколько отрезвила ее религиозную душу. Не будь смешной, Эльжбетка, сказала она себе, смерть — не кара за грехи, а переход к жизни вечной. Не будь смешной!
Это принесло облегчение. Но ей не хотелось признаваться, что она смешна. Скорее была она печальна и разочарованна. Сидела еще некоторое время, глядя на часы. Промелькнула мысль, что тот мужчина может на улице попасть в лапы к немцам и выболтать, куда он отвел еврейского ребенка. Ее снова охватил страх, но лишь на мгновение, так как она знала, что он не попадется в немецкие лапы, такие, как он, в немецкие лапы не попадаются, а если даже и так, то все равно он не скажет ни слова. Доверяла ему, ненавидела его и испытывала унижение.
А потом встала из-за стола, пошла на кухню и, к своему удивлению, обрела радость и покой, раздела маленькую еврейскую девочку и с нежностью выкупала ее, тихо напевая мелодии своей молодости.
XIII
В пять утра, еще в сумерках, в тумане и весеннем холоде, он ехал на трамвае через мост Кербедзя. Трамвай грохотал. Люди стояли стиснутые, невыспавшиеся, осовелые. От них поднимался резкий, пронзительный запах страха и безнадежности. Остался только этот запах. В троллейбусах, трамваях, автобусах марки «Шоссон», «Берлье», «Икарус», «Сан» и еще в купе железнодорожных вагонов остался этот пронзительный запах. Иным уже стал человеческий страх, иной безнадежность, усталость, сны, мечты, но запах оставался.
Трамвай грохотал по мосту. Внизу текла река. По песчаной отмели правого берега шел одинокий человек с удочкой в руке, направляясь к каменной дамбе. Последний, кто не отказался от надежды.
Железнодорожнику Филипеку до работы было далеко. Жил он на Воле, ездил в паровозное депо на Праге. Два раза в день пересекал весь город. Утром и пополудни или пополудни и поздним вечером. Он не любил работать во вторую смену. Пропуск у него, естественно, был, но он относился к нему с пренебрежением. Филипек знал, чего стоят документы. Еще молодым человеком, в 1905 году, работал в технической службе «Революционной фракции»[54]. Умел подделывать самые невероятные документы, которые открывали ворота Цитадели и Павяка. Но то были идиллические времена, XX век только начинался, и люди еще не слышали его ритма. Много воды должно было утечь в реках мира, прежде чем глаза прозрели, уши услышали, уста заговорили. Но в 1943 году железнодорожник Филипек уже не доверял документам, даже если на них стояла печать с надписью «Ostbahn»