До того, как я ослепла, я иногда садилась и глядела, ради чистого удовольствия, па то, как кружится белье за стеклом стиральной машины. Гляди-ка, вот она, рубашка Лоренса в красный горошек, самым удивительным образом переплетенная с другими знакомыми вещами, более бледной расцветки. А вот мои белые кружевные трусы! Как они туда попали? Вода, конечно, слишком горячая, рубашка Лоренса покрасит их в красный цвет. Я могла увидеть драму в стиральной машине, найти радость там, где ее не видят другие, — просто в освобождении от домашней, такой тяжелой и нудной работы, от необходимости тереть и скрести, поднимать и выжимать.
Однако теперь, когда я пользуюсь посудомоечной и стиральной машинами, я должна доверять им куда в большей степени, чем зрячие люди. Я должна помнить, сколько программ назад я насыпала в моечную машину порошок, быть уверена, что стиральная машина не переполнена и все наше белье не стало лиловым от красной и синей краски.
Я должна хоть что-то делать. Позвольте мне хотя бы быть полезной. Лоренс предлагает делать все эти вещи за меня, но я не хочу. Я держусь за разделение труда; в прошлом оно меня никак не устраивало, но то было раньше. Феминизм — роскошь, Мир делится на способных работать и неспособных, а не на мужчин и женщин.
Однажды в среду утром, когда я вынимала белье из стиральной машины и клала его в сушилку, Изабел рассказала мне, что она ходит к доктору Грегори. Она предложила мне помочь, но я отказалась. Мне нравится ощупывать белье, пока оно мокрое, я лучше его узнаю. Парикмахеры тоже предпочитают стричь мокрые волосы, а не сухие.
— Я говорю ему абсолютно все, — сказала Изабел. — Как ты думаешь, это разумно?
— Но ведь именно это ты и должна делать, верно? — сказала я.
— У меня так укоренилась привычка обманывать себя, — отозвалась Изабел, — что эти разговоры совершенно выводят меня из равновесия. Если я признаюсь в разных вещах ему, вскоре мне придется признаться в них и Хомеру. Я вижу, что дело идет к тому.
— В каких вещах? — спросила я.
— В весьма существенных, — ответила она осторожно.
И она рассказала мне о своей встрече и браке с Хомером. Встретила она его, сказала Изабел, случайно.
— Каждый встречает своего спутника жизни случайно, — заметила я.
На манжете хлопчатобумажной рубашки Лоренса не хватает пуговицы. Ну, не важно. Незрячие могут пришивать пуговицы.
Она встретила Хомера в самолете. Похоже, ей было суждено встречаться со своими мужчинами в воздухе. По правде сказать, это было не совсем делом случая. У. Хомера был билет на более поздний рейс, но, когда он увидел, как она, обезумевшая, но еще похорошевшая от страха, регистрирует билет, он сменил свой рейс, чтобы лететь с ней вместе. Он признался в этом только много лет спустя. У него не было обыкновения заводить с девушками знакомство, как он выразился… под влиянием момента. Однако он оказался здесь, рядом с ней, словно случайно, и она увидела, что, по ее собственным словам, с ним на редкость легко разговаривать. С большинством мужчин, утверждала Изабел, говорить трудно, обычно беседа бывает односторонней — с его стороны, не с ее — от нее требуется только подавать своевременную реплику партнеру, улыбаться, выглядеть заинтересованной или пораженной, или то и другое вместе. Не спорю, признала Изабел, на наивную домоседку рассказы человека житейского, повидавшего белый свет, производят большое впечатление, но, чем чаще сам покидаешь свою страну, чем больше разъезжаешь, тем менее интересными они кажутся. А она, Изабел, стала в полном смысле слова кругосветной путешественницей.