— Под самую Москву провожаем, — не то с насмешкой, не то сердито сказал другой солдат.
— А я вот что скажу вам, братцы, — вмешался третий. — Бывает, гнут, гнут обод, а он как выпрямится да по носу — щелк! Так и ему будет, французу то есть. Погодите, свое возьмем, будет и на нашей улице праздник. Вот помяните мое слово!
— Будет и на нашей улице праздник! — подхватили другие солдаты, сидевшие вокруг костра. — Верно сказал Митрий, свое возьмем!
Сергей смотрел на дальнее зарево пожаров, видневшееся над верхушками деревьев, на яркие звезды над головой и на поблекшую комету, которая казалась теперь маленьким туманным пятном. И подобно тому как прежний блеск этой кометы тонул теперь в спокойном, немеркнущем сиянии звезд, так и в душе Сергея прежние тревоги уступали место сияющей радости.
«Да, свое возьмем! — думал он, повторяя слова солдата. — С таким народом не пропадешь, не выдаст. И этот народ мы держим в рабстве, унижаем, бьем палками, сечем на конюшне!» И прежнее чувство жалости, которое он испытывал к народу, сменялось новым чувством — не жалости, а глубокого уважения.
…В середине августа в Царево-Займище, где армия имела роздых, прибыл новый главнокомандующий — светлейший князь Михаил Илларионович Кутузов. Он объехал войска не в виде нового начальника, принимающего команду, но как старый знакомый, давнишний хозяин, который все знает все замечает и видит, что надо и чего не надо. Матвей Муравьев-Апостол стоял впереди, в рядах Семеновского гвардейского полка, около своего взвода. Показав на солдат, Кутузов сказал обращаясь к генералам, но таким звучным стариковским голосом, который в наступившей тишине доходил до последнего ряда:
— Ну, можно ли отступать с такими молодцами!
Не успело замолкнуть прокатившееся по рядам «ура», как в синем небе взмыл над Кутузовым огромный орел и стал кружить над ним. Кутузов обнажил свою белую голову и провозгласил:
— Это царь пернатых приветствует своих собратьев — таких же орлов, как и он!
— Ура! Ура! Ура! — грянуло в ответ.
Неистовый восторг охватил солдат. И вдруг, прорезая общий шум, прозвенел около Матвея, из его взвода, молодой звенящий голос:
— Ты наш орел!
Кутузов посмотрел в ту сторону, откуда послышался голос, и проговорил с грустной стариковской усмешкой:
— Ну, этому орлу уж больше не летать в поднебесье. Вы — другое дело: крылья у вас молодые!
Это было сказано так просто, с таким искренним чувством, что разом у всех дрогнуло сердце и слезы заблестели на глазах. Матвей широко открытыми глазами смотрел на Кутузова, и грудь его содрогалась от сдерживаемых рыданий.