— Все лучше, чем тешиться праздными фантазиями, — раздраженно заметил Матвей.
— Матюша, я не узнаю тебя! — продолжал Сергей с грустью. — Где твое пламенное стремление к свободе?
— Вот здесь моя свобода, — ответил Матвей, показывая рукой кругом себя. — Здесь мой мир, здесь я свободен.
— А за стеной этого мира пусть свищут шпицрутены, не так ли? — спросил Сергей.
Матвей вместо ответа сорвал с ближнего дерева спелую грушу и подал Сергею.
— Когда я работаю в саду или копаю землю в огороде, — сказал он, — то я знаю, что делаю: я потом вижу и осязаю плоды своих трудов. А переделывать людей не в моих силах. Я предпочитаю просто уйти от них.
Разговор прервал «бедный Замбони», разыскивавший братьев по всему саду.
— Эччеленца[41],— произнес он, — папа поджидает на утренний завтрак.
«Бедный Замбони» удалился, грациозно раскланявшись.
Матвей взял тогда Сергея за плечо и поспешно сказал:
— Ты, впрочем, не думай, что я возненавидел людей и добродетель. Я тебя очень люблю, Сережа, и рад тебя видеть.
— Я это знаю, — прошептал Сергей, покраснев.
Завтрак состоял из английского бифштекса, риса по-валенсиански, масла, сыра, меда, варенья, булочек, сухариков разных сортов и черного густого шоколада. Иван Матвеевич привык завтракать по-заграничному. За столом он сидел одетый с небрежным изяществом. На нем был желтый сюртук с оторочкой из красного бархата. Шея была открыта, и вокруг нее свободными складками ложился мягкий ворот белоснежной рубахи. Иван Матвеевич нисколько не постарел — только еще заметнее проступало во всем сходство с балованным, капризным ребенком. Выбирая сухарик в серебряной корзинке, Иван Матвеевич ворчал:
— Как обманчива надежда на любовь детей и на их благодарность. Аннете прекрасно известно, что мы здесь второй месяц, однако она не удостоила нас навестить.
Принимая от почтительно склонившегося над ним и приятно осклабившегося дворецкого Фернандо чашку шоколада, Иван Матвеевич закончил со вздохом:
— Впрочем, да свершится воля неба!
С видом обиженного ребенка он отпил глоток шоколада и откусил сухарик.
После завтрака Матвей отправился к себе. Сергей остановил его.
— Я еду в Бакумовку, — сказал он. — Это надо устроить. Я уверен, что сердце подскажет Хрущову, с кем он имеет дело.
— Ты слишком романически смотришь на людей, Сережа, — ответил Матвей. — Ничего не выйдет.
Матвей сидел у открытого окна в первой комнатке (другая была его спальня). Окно выходило прямо во фруктовый сад, за которым синела река. На полке стояли изящные томики его любимых книг: «Сентиментальное путешествие» Стерна, стихи Жуковского и французского поэта Андре Шенье, погибшего на гильотине. Полка книг, диван, стол, два кресла составляли все убранство комнатки.