, а по-своему, потому что меня, признаюсь, вся эта глупость взбесила. «Я вас не знал, говорю, и знать не хочу. Вы меня не знали и не знайте. Ну, значит, и убирайтесь к черту!» Сел в таратайку — и был таков. С родственником так и не попрощался. Он потом отцу жаловался, а тот хохотал до упаду.
— Славно, Горбачевский! — восторгался Кузьмин. — Именно: убирайтесь к черту! Ведь правда, — продолжал он весело, — собрали бы помещики крестьян да сказали бы: делайте что хотите, слушайте кого хотите, берите свое где найдете да ступайте куда хотите, только нас оставьте в покое.
— Прибавь еще: управляйтесь как хотите, — вставил Горбачевский. — И было бы дело в шляпе, и не потребовалось бы никаких конституций!
— Попробуй уговори помещиков! — заметил, усмехаясь, худощавый поручик по фамилии Борисов. Авось послушают!
Дверь из сеней между тем отворилась. Показался капитан Тютчев, один из славян, и вслед за ним, низко согнувшись стремительной походкой вошел в хату высокий офицер в небрежно накинутой на плечи шинели, губастый, с крупными чертами лица. Это был Полтавского полка подпоручик Бестужев-Рюмин.
Славяне столпились в углу, Бестужев всех обошел и каждому крепко стискивал руку. Капитан Тютчев называл при этом фамилии. Окончив приветствия, Бестужев быстрым шагом направился к столу, сбросил шинель и уселся на лавке под образами. Прочие разместились на лавках по стенам или стояли кучкой около печи.
— Где Муравьев? Почему нет Муравьева? — раздались сдержанные голоса, в которых звучало недовольство.
— Важные дела помешали Муравьеву прибыть на собрание, — резко и отрывисто сказал Бестужев. — Он мне поручил кончить наше дело.
— Барские штуки! — проворчал себе в усы Горбачевский.
Бестужев, поднявшись, начал речь. Он сообщил, что Южное общество — только часть обширного тайного общества, имеющего отделения и в Петербурге и в Москве, что оно управляется шестью директорами, которые составляют Верховную думу. В кратких чертах он изобразил силу этого общества. Лицо его подергивалось, и слова падали как удары.
— Все просвещенные люди принадлежат к обществу или одобряют его цель, — говорил он. — Те, кого самовластие считает своим оплотом, уже давно служат ревностно нам. Сама осторожность заставляет вступить в общество, ибо все благородно мыслящие люди ненавистны правительству и общество по своей многочисленности и могуществу — вернейшая для них защита. Скоро общество предпримет свои действия. Оно освободит Россию и, быть может, целую Европу. Ибо только русская армия сдерживает порывы народов. Коль скоро она провозгласит свободу, народы повсюду восторжествуют над тиранами.