Когда я подрос, я часто забегал в «Консервы» после школы – выпить сока. Мраморный прилавок с висящими над ним перевернутыми разноцветными конусами с соками находился прямо напротив входа. Иногда я подсчитывал, сколько разных соков продавалось в «Консервах»: рекорд, как помню, был больше пятнадцати. Большинство покупателей просили стакан сока, но можно было купить и полстакана, или попросить смешать два разных сока в любом, самом причудливом сочетании. Этой возможностью почти никто не пользовался, и я чувствовал себя настоящим гурманом, обращаясь к продавщице с такой, скажем, фразой: «полстакана вишневого и полстакана абрикосового, в тот же стакан». Одно время у окон стояли маленькие столики, где можно было удобно расположиться. Потом, когда в магазине появились большие очереди, эти столики убрали.
Но Арбат был интересен не только своими продуктовыми магазинами.
Несколько ближе к Арбатской площади был антикварный, где на протяжении многих лет моего детства в витрине была выставлена замечательной красоты фарфоровая карета, скорее всего немецкой работы. Карета была высотой сантиметров тридцать и вся сверкала позолотой. В нее была запряжена шестерка нарядных лошадей, а на запятках стояли ливрейные лакеи в треугольных шляпах. Проходя мимо магазина, я всегда останавливался на несколько минут, разглядывая детали этого шедевра.
Став старше, я иногда заходил внутрь антикварного. Картины меня не занимали, но мне очень нравились разные миниатюрные вещи, лежавшие под стеклом на прилавке, – портреты, медали, резьба по кости, эмали, мелкое литье, декоративное оружие.
Напротив антикварного находилась удивительная табачная лавка, куда мы иногда заходили вместе с отцом. Ее стены, двери, потолок, прилавки – все было покрыто хохломской росписью, и, попав внутрь, я каждый раз застывал в изумлении. Возникало полное ощущение, что находишься внутри огромной хохломской табакерки, да так оно, собственно, и было. К тому же мне нравился запах табака, особенно трубочного, которым было пропитано все помещение.
Этот табак покупал отец, который в то время начал курить трубку. Его очевидно привлекал сам ритуал, который он выполнял не без некоторого актерства: неторопливо доставал из кармана кисет, аккуратно набивал трубку, медленно ее раскуривал… Отец как бы играл в «бывалого» человека, и это вызывало у меня некоторую иронию. Трубка невольно ассоциировалась у меня с красивой фуражкой капитана торгового флота с бронзовым «крабом» над козырьком, оставшейся у отца со времен его работы в «Морском транспорте». К отцовской сугубо сухопутной биографии эта фуражка не имела отношения (наверное, ему кто-то ее подарил), но отец почему-то ее упорно хранил. Трубку, правда, он со временем бросил, перейдя опять на сигареты.