Как я понял позднее, необузданность материнского нрава была хорошо известна – и среди родни, и среди друзей, и среди сослуживцев.
С сослуживцами, правда, мать вела себя более сдержанно, она очень боялась потерять свою интересную, престижную и неплохо оплачиваемую работу.
С друзьями мать сдерживала себя существенно меньше, но они прощали ей это за другие ее качества: исключительную верность, мгновенную готовность прийти на помощь, да и просто за то, что с ней было всегда интересно.
Над маминым характером охотно подшучивали, обычно достаточно беззлобно. Одна из наиболее удачных шуток принадлежала Николаю Николаевичу Каретникову, говорившему, что «истина в Наташиных устах приобретает силу атомной бомбы». Эта фраза пользовалась большой популярностью и у родительских друзей, и у самих родителей. Мама смеялась вместе со всеми.
Однако, зная за собой такой грех, мать не считала его серьезным пороком – особенно в отношениях с самыми близкими. Всем своим поведением она как бы говорила: я такая, какая есть, и меняться не буду. В повседневной жизни это было мучительно.
Когда я вырос, бурные приступы материнского гнева начали вызывать у меня протест и ожесточение, мне хотелось как можно скорее вырваться из дома. Но пока я был маленьким, я просто очень пугался: буря, как правило, налетала внезапно и, как мне казалось, беспричинно. Неудивительно, что эти эпизоды я хорошо запомнил.
Один из них случился, когда мне было лет шесть и я находился в отличнейшем расположении духа. Родители только что подарили мне новый конструктор, о котором я долго мечтал и с которым не мог расстаться ни на минуту. Через несколько дней после того, как он у меня появился, я сидел утром на ковре в своей комнате и увлеченно собирал что-то замысловатое. Мама, наверное, велела мне идти завтракать, а я не сразу послушался. Возможно, она повторила это несколько раз, но последовавшая реакция была для меня совершенно неожиданной. Мать с криком ворвалась в комнату, вырвала мое изделие у меня из рук и принялась топтать его ногами. Этот конструктор был самой роскошной новой вещью в моей жизни, я не мог себе представить, что с ним можно так обращаться. Я онемел от горя и страха, и мать быстро поняла, что переборщила. Она молча подошла и стала мрачно помогать мне разбирать погнутые детали.
С годами я понял, что подобные срывы были непосредственно связаны с мамиными отношениями с отцом, часто крайне напряженными. Главной причиной этой напряженности были отцовские романы, о которых я тогда, разумеется, не ведал, но то, что родители в ссоре, чувствовал. Я видел, что мать страдает, и очень ее жалел, но ощущения обиды это не снимало. Мне казалось ужасно несправедливым, что мамины отношения с отцом отражаются на тех, кто в них никак не повинен, в частности, на мне.