Как я узнал гораздо позднее, до прихода в нашу школу Трушин учился в другой французской школе, где в начале 1966 года произошла довольно громкая история. Ученики этой школы организовали подпольный антисоветский кружок. В одну прекрасную ночь они обклеили центр города, в том числе и здание КГБ, листовками с призывами к свержению советской власти. Их очень быстро поймали, вместе с родителями вызывали в КГБ, так сказать, на беседу, угрожали, но в конце концов спустили дело на тормозах. Трушин входил в этот кружок.
Когда Никита пришел в нашу школу, о кружке и листовках никто не знал, а причины перехода казались очевидными. Трушин держался язвительно и высокомерно и этим сразу же настроил против себя свой новый класс. Было легко предположить, что подобные проблемы возникали и в прежней школе.
Ко мне Трушин также относился достаточно высокомерно, мы почти не общались, за исключением одного морозного зимнего вечера, когда он неожиданно со мной разговорился.
В декабре 1966-го мы были на дне рождения нашей общей подруги и вышли оттуда вместе. Мы пошли по Арбату и слово за слово свернули на тему, которая давно меня волновала, но которую мне было не с кем обсудить. Со Сталиным я худо-бедно к тому времени уже разобрался, знал про террор и массовые репрессии, но с сегодняшним днем дело обстояло сложнее.
Репрессии вроде бы кончились, но как тогда объяснить недавний процесс Синявского и Даниэля? Ведь они не совершили никакого преступления, но их арестовали, судили и отправили в лагерь! Эти вопросы волновали не только взрослых, но и моих сверстников. Однажды разговор о Синявском и Даниэле зашел прямо в классе, правда, после уроков, к полному смятению нашей милой Инги Васильевны. Инга вообще легко краснела, а тут вся покрылась красными пятнами, вынужденная бормотать что-то соответствующее газетным сообщениям.
Ингу мне тогда стало очень жалко, я понимал всю безвыходность ее положения и не ждал от нее никаких откровений. Другое дело – мои родители, но они избегали разговоров на подобные темы, считая, что я могу наговорить лишнего в школе. Поэтому так вышло, что первым, кто назвал мне вещи своими именами, был пятнадцатилетний Никита Трушин.
Пока мы с ним шли по заснеженному Арбату, Никита прочитал мне целую лекцию о том, что представляет собой советское государство. Он сказал, что это государство тоталитарное, что оно – смягченная копия сталинской диктатуры и что по своей политической структуре оно диаметрально противоположно западным демократиям. Свои соображения Трушин изложил мне на редкость четко, сжато и убедительно, так что они сразу вошли и накрепко осели в моем сознании.