Откуда-то взялись музыканты, разобрали два гудка, трубу и барабан. Маленький ловкий барабан оказался в руках на удивление миловидной девушки в ладном, но скромном для столь блистательного общества платье. Владетельский сын Шеболов подал музыкантам знак, и Юлий уловил влажный, словно бы размягченный взгляд, который барабанщица бросила на юного вельможу.
Взгляд этот был ясен ему, как невзначай сорвавшееся признание. Сердце его кольнула боль, ибо считанных мгновений хватило Юлию, чтобы осознать, как хороша и чиста девушка, и ощутить неприязнь к Шеболову сыну. Но, что и говорить, юный вельможа и создан был для любви, так же, как милая, с чистым открытым лбом барабанщица создана, чтобы влюбиться… в это горделивое лицо со слегка взгорбленным носом. Тщательно ухоженные волосы, завитые мелкими кольцами, рассыпались по плечам юноши, как небрежно брошенная груда драгоценностей.
Все это был только миг.
Музыканты взыграли, девушка застучала проворными пальцами в барабан и сразу же улыбнулась – такая девушка не могла не засветиться радостью при звуках задорного наигрыша, а Юлий… Ему ничего не оставалось, как сдернуть с головы брата подушку. Что он и сделал, благоразумно отстранившись от готовой брыкаться ноги.
Громол дернулся и застонал, переворачиваясь лицом в постель, зажал уши, но защититься от музыки уже не мог. Наконец, он взрычал и подскочил, вызверившись, хватил подушку и, мгновенно обежав глазами музыкантов, миновал девушку, чтобы двинуть гудочника, – накрыл его вместе с прижатым к щеке гудком. Жалобно тренькнула струна, и все стихло. Громол стоял в постели на коленях, дико озираясь.
Боже милостивый! Изможденное, желтое, с запавшими щеками лицо его, лихорадочный сухой блеск глаз потрясли Юлия.
И никто-никто, ни один человек вокруг, роковой печати не видел! Даже барабанщица, чью чуткую душу постиг Юлий, не ужаснулась, а обиделась, потупила глаза и утихомирила барабан, плотно накрыв его раскинутыми врозь пальцами.
– Юлька! – довольно спокойно произнес Громол, воззрившись на младшего брата. – Тебя-то сюда какой черт принес?
– У меня дело, – сообщил тот, замявшись.
– Дело! – ухмыльнулся Громол, однако в насмешливой интонации проскальзывало и нечто ласковое. Снисходительное. Наследник, отделяя Юльку от своих приспешников и подручников, всеми своими ухватками как будто свидетельствовал, что блажной братишка не подлежит ни гневу, ни чрезмерным насмешкам. Что его расположение к младшему брату есть нечто неизменное, стоящее выше болезненных перемен и прихотей, за которые будут расплачиваться другие. – Дело! – повторил он, совсем смягчаясь. – Тогда полезай! – и прихлопнул по постели.