Громол сидел на смятом покрывале в одежде и в башмаках, но Юлий не считал возможным залазить в постель к брату, не снимая обуви. Он сунулся было расстегнуть пряжки и тут замешкал, вовремя припомнив, что пятки на обоих чулках продраны. Чтобы дыры не выглядывали поверх задников, он спускал носки чулок вниз и закладывал их под след, по мере разрастания перетягивая дыру все ниже. Но кто же мог предвидеть нынешнее стечение обстоятельств?
– Только это тайна! – жалобно прошептал Юлий, покраснев. Опустившись на колено, он стоял у подножия кровати, не разгибаясь.
– Господа! – живо откликнулся Громол. – У Юльки страшная тайна! Прошу всех выйти! Убирайтесь, говорю, к чертовой матери!
Когда народ вышел, Юлий забрался в постель к брату. Печать недоброй перемены проступала столь явственно, что он стеснялся смотреть в лицо Громолу и отводил глаза, опасаясь выдать обуревающие его сомнения, жалость и тревогу.
– Братишка! – в глазах Громола заблестели поразившие Юлия слезы. Он кинулся тискать младшего брата, потянул к себе, обнял, толкнул в плечо – вполне ощутимо. – Ах ты, боже ж мой! Почему ты меня забросил? Ты нигде не бываешь… тебя никто не знает. Я эту дурь из тебя выбью! Я сделаю из тебя настоящего молодца, ты у меня с рогатиной на кабана пойдешь!
Юлий был смят всесокрушающим порывом братской нежности.
– Слушай, когда я возьму власть, то во всем этом чертовом государстве книги позапрещаю, если только ты сейчас же, слышишь? сейчас же не поклянешься что…
– Что?
– Что ты меня любишь! Клянись! – Громол отстранился, он тяжело дышал, глаза безумно сверкали.
– Люблю, – пролепетал Юлий.
– Нет, не так, я требую клятвы!
Но Юлий молчал, не желая поддаваться насилию. И скоро Громол почувствовал, что братишка «уперся». Наследник не стал продолжать, а поскучнел лицом. Когда спала лихорадка, особенно явственно проступили признаки болезненного истощения: запали щеки. С острым уколом жалости Юлий приметил сизые тени под глазами, напоминавшие синяки.
– Ну, так чего ты притащился? – враждебно осведомился Громол.
То, с чем Юлий «притащился», казалось ему уже не столь важным, как синяки под глазами брата, но он не решился спрашивать о важном, очень хорошо, по старому опыту зная, что нарвется на грубость.
– Я ведь возле Блудницы живу, – начал Юлий.
– Ну? – несколько насторожился Громол, потянул смятое покрывало на колени. Юлий опустил глаза: тяжело было видеть это измученное и словно чужое лицо.
– Окна там всегда ставнями закрыты, столько лет. А теперь кто-то поселился – честное слово. Кто-то теперь живет… по ночам, то есть, а не днем.