Даже за полночь потоки соболезнующих и любопытствующих не уменьшались — люди все подходили и подходили; Джордж Вильсон по — прежнему сидел на диванчике и раскачивался из стороны в сторону — только уже не стенал. Вначале никто не догадался прикрыть дверь его офиса, и мало кто из визитеров удержался от соблазна поглазеть на безутешного вдовца. Потом кто‑то сказал, что, мол, не по — людски это, и дверь закрыли. Михаэлис и несколько мужчин все время оставались рядом с ним — вначале их было четверо или пятеро, потом осталось двое или трое. Поздно ночью Михаэлис попросил какого‑то совершенно постороннего человека посидеть с Вильсоном четверть часа, пока он сбегает сварить кофе. Потом вернулся и просидел с ним до самого рассвета.
Наверное, часа в три ночи Вильсон стал понемногу приходить в себя — и если не успокоился, то перестал бессвязно бормотать и стал рассказывать Михаэлису о желтой машине. Говорил, что доберется до ее хозяина, а потом вдруг вспомнил, как несколько месяцев тому назад Миртл вернулась домой с подбитым глазом и расквашенным носом. Должно быть, услышав свои собственные слова, он вдруг содрогнулся и опять начал раскачиваться из стороны в сторону и причитать: «О, Бо — ооже мой… Бо — ооже мой…» Михаэлис пытался как‑нибудь отвлечь и успокоить несчастного.
— Джордж, сколько же лет вы с ней прожили? Да успокойся же ты… Вот так… Слышишь, Джордж, я говорю, сколько лет ты с ней прожил?..
— Двенадцать.
— А дети, Джордж? Да тихо ты… тихо… Ну, что ты в самом‑то деле… Я говорю, дети у вас были?
Мясистые коричневые жуки с длинными усами и жесткими надкрыльями резво перебирали членистыми лапками, оставляя на пыльном полу глубокие борозды, искрившиеся как кильватерные струи в тусклом свете одинокой лампочки. Мимо проносились авто, и всякий раз Михаэлису казалось, что это та самая «машина — убийца». Ему ужасно не хотелось выходить в гараж, чтобы лишний раз не видеть верстак, на котором лежало изуродованное тело. Поэтому время от времени он поднимался и делал несколько шагов по тесной клетушке, именуемой офисом, так что к утру он мог бы пройти здесь и с завязанными глазами. Иногда он подходил к притихшему Вильсону и пытался его растормошить.
— Джордж, а в какую церковь вы ходили? Если давно не ходили, так это не беда… Хочешь, я позвоню? Утром придет священник, может, тебе станет полегче, а, Джордж?
— Я не хожу в церковь…
— Что ты? Разве ж можно?.. Надо бы ходить… Хотя бы в такие вот лихие времена… Раньше‑то ты ходил? Небось, и венчались в церкви? Слышишь, Джордж… Эй, парень, венчались, говорю, в церкви?