— Послушай, а кто он такой — этот твой Гэтсби? — неожиданно спросил Том. — Не иначе, как крутой бутлегер?
— Интересно, кто это мог тебе такое сказать? — хмуро спросил я.
— Да никто. Думаешь — не видно! Вроде ты и сам не знаешь, все эти богатые выскочки — через одного бутлегеры.
— Только не Гэтсби, — коротко отрезал я.
Том замолчал, и слышно было, как хрустит гравий под подошвами его ботинок.
— Тут надо было хорошенько постараться, чтобы устроить такой балаган!
Подул легкий бриз, всколыхнув серую дымку боа Дейзи.
— Этот балаган будет поприличнее того зверинца, который собирается у нас, — сказала Дейзи, не скрывая раздражения.
— Что‑то я не заметил, что ты была в восторге.
— А вот и была!
Том рассмеялся и повернулся ко мне:
— Ага, особенно, когда та рыжая попросила тебя отвести ее под холодный душ. Ник, ты обратил внимание, в каком диком восторге была моя благоверная?
Но Дейзи уже не обращала на него внимания, а под аккомпанемент музыки, доносившейся откуда‑то из дома, еле слышно напевала своим грудным обволакивающим голосом, придавая хорошо знакомым словам совершенно новый смысл — неуловимо исчезающий в ночи. Когда мелодия взлетала вверх, ее низкий голос переплетался с напевными звуками и мягко ломался, как это всегда бывает с контральто, а после каждой каденции в мир словно выплескивалось немного чудотворной теплоты.
— Было много таких, кого и не собирались приглашать, — неожиданно сказала Дейзи. — И ту девушку не приглашали. Лезут, будто им тут медом намазано, ну, а он из вежливости помалкивает.
— Кто же он такой, черт побери? — опять взялся за свое Том. — Не успокоюсь, пока не выясню.
— Можешь не трудиться, я тебе и так расскажу, — сказала Дейзи. — Он занимается аптечным бизнесом — развернул целую сеть аптек.
Припозднившийся лимузин Бьюкененов бесшумно, словно пристыжено, вывернул из‑за поворота.
— Спокойного сна, Ник, — сказала Дейзи.
Грустная мелодия вальса «Три часа утра», гвоздя нынешнего музыкального сезона, лилась из распахнутых дверей, и взгляд Дейзи скользнул мимо меня туда — к веселью и свету гостеприимного дома. Что и говорить, было нечто романтически притягательное в пестрой суете случайных встреч и ни к чему не обязывающих знакомств, чего так не хватало ей в упорядоченной нью — йоркской повседневности. Почему же так не хотелось ей уезжать отсюда, почему же не отпускала ее печальная мелодия? Неужели настолько хорош был незатейливый скромный вальс? Что же такого волшебного могло произойти в эти хмурые предрассветные часы? Может быть, ждала она, что скользнет сейчас кленовый листок — кораблик со снастями из паутинок по серебряной лунной дорожке, выпорхнет из него красавица — фея в ослепительном сиянии вечной юности и свежести и околдует, обворожит гостей, а с ними и хозяина, — и один лишь дерзкий взгляд ее очей сведет с ума Гэтсби, и позабудет он о пяти годах своей нерушимой верности. Кто знает…