На другой же день я объявил ребятам о своем решении и назначил собрание на шесть часов.
Вечером я пришел пораньше и, разложив свои бумаги, еще раз повторил тезисы выступления.
В учительскую вошла маленькая круглая женщина в пестром, тесном на животе ситцевом платье. Было что-то очень знакомое в ее чернявом подвижном лице. Она тоже, казалось, узнала меня.
— Не вы будете Григорий Иванович? — спросила она, мягко, по-станичному, выговаривая слова.
— Он самый.
— Я до вас. Хлопцы балакали промеж собой, что сегодня родительское собрание. А мой чего-то молчит. Пришла узнать.
— И хорошо сделали. Садитесь, пожалуйста. Как ваша фамилия?
— Дорохова. — Женщина придвинула ко мне стул, уселась поудобнее и деловито осведомилась: — Ну, как он у вас тут, дюже балуется?
— А вы знаете, нет у меня в классе Дорохова.
— Кого нет? — не поняла она.
— Вашего сына.
— Не может того быть! Я же все выпытала у хлопцев про вас: молодой, высокий, белявый и чуб кучерявый. — Женщина засмеялась, довольная складной речью.
— Все сходится, кроме одного: нету у меня Дорохова.
Женщина сложила короткие полные руки на высоком животе и, нахмурив удлиненные черным карандашом брови, недоуменно уставилась на меня. Потом вдруг зажала ладонью рот и прыснула в кулак.
— Сдурела, зовсим сдурела баба! — сообщила она, давясь от смеха. — Не Дорохов, а Горохов!
Теперь пришла моя очередь хлопать глазами.
— То я спутала. У меня их пятеро, и все хлопцы. Двое от покойного Василия, а меньшие от Степана, второго мужа. Той был Горохов, а цэй Дорохов. Извиняйте, пожалуйста, что я вам голову заморочила. Я зараз хочу вас поблагодарить, что вы его, шельмака, уму-разуму научили. У Марии Васильевны учился, так я, верите, все четыре года как есть из школы не вылазила. А у вас, как кто подменил: что ни гляну в дневник — все четверки або ж пятерки. Редко, когда тройку принесет, четверки да пятерки…
Жизнерадостная Горохова-Дорохова заразила было и меня своим смехом, но при последних словах сразу пропала охота веселиться. Не веря себе, я заглянул в ведомость. Никакие четверки и пятерки не украшали строчку против Ленькиной фамилии. Он не успевал по двум предметам. Я вынужден был жестоко разочаровать женщину.
— Как же так может быть, чтоб в дневнике одно стояло, а у вас зовсим другое? — удивлялась она, все еще не веря моим словам.
— Видно, у него два дневника, — без труда догадался я, — один подает мне, другой сам заполняет для вас. Вы не знаете моей росписи, я — вашей. Вот он и втирает нам очки.
Горохова в сердцах стукнула ладонью по колену и, потирая его, запричитала: