Уцепившись за руку врача, он часто заговорил:
— Не надо делать уколов! Не надо!
— Почему же ты кричишь, как ненормальный?
— Я не хочу в колонию! Не пойду туда! Я больше не буду! Мама, скажи!
Сомова встала и, подойдя вплотную к сыну, гневно спросила:
— Где ты взял деньги? Отвечай?
— Нашел.
— Опять нашел! Как зимой? Да? Когда твою руку вытащили из кармана старой женщины. Нет! Нет! Больше ты меня не уговоришь! Ты мне и Славку испортишь! Из-за тебя людям в глаза стыдно смотреть!..
Я усадил Сомову. Василий Степанович протянул стакан воды, и сказал:
— Успокойтесь, пожалуйста. Решим, как договорились.
Витька бросился к столу.
— Василий Степанович, не надо в колонию! Я больше не буду. Вот увидите! Последний раз, честное слово!
— Товарищи, поверим ему на этот раз, — не выдержал я униженного Витькиного вида, его сухих глаз, бегающих по нашим лицам.
Василий Степанович посмотрел на Сомову. Она встала, поправила сбившийся платок и устало проговорила:
— Я пойду. На работу опаздываю. — Взглянув на сына с глубокой неприязнью, она добавила: — Делайте с ним что хотите. Моих сил больше нет.
Анна Семеновна вывела Сомову из кабинета.
Взяв со стола лист бумаги, Василий Степанович протянул его Витьке.
— Держи. Напишешь все, что обещал, и вернешь мне. Не выдержишь — будет обвинительный документ против тебя. Отправляйся в класс.
Витька схватил с поспешностью бумагу и вышел.
— Ну, — обратился Василий Степанович к Сашке, забившемуся в угол и с угрюмой ухмылкой наблюдавшему всю сцену. — Это точно, что твоих нет дома?
— Точно. Отец в санатории, мать на работе. Я не Сомов, чтобы врать.
— Да, ты не Сомов, — спокойно согласился Василий Степанович. — А праздники прогулял на сомовские денежки. Или, может, не знал, какого они происхождения?
Кобзарь скучно глядел в сторону окна и молчал.
— Как вы эту жвачку приобрели? — спросил я.
— Туристы в порту разбрасывали пацанам.
— А другие в это время фотографировали, как несчастные советские дети грызутся из-за паршивых резинок. Продал ты, Сашка, и честь свою и мою веру в тебя. Думал, что ты мне опора. Выходит, ошибся. Ты хоть понимаешь, что натворил?
— Я все понимаю, Григорий Иванович.
— Это слова. Дело хочешь?
— Какое?
— Надо Сомова отучить от воровства.
— А как его отучишь?
— Было б твое желание. Подумаем вместе. Согласен?
— Ладно.
— Иди в класс.
На летучке я не стал подробно распространяться насчет беглецов. Сказал только, что за самоволку и попрошайничество перед иностранцами Сомов и Кобзарь строго предупреждены. В случае повторения проступка они будут определены в трудколонию для малолетних преступников. Резкость решения высоких инстанций и сугубо официальный тон моего сообщения были восприняты классом как нечто естественное и неизбежное. На перекрестке бродячих дорог был вбит осиновый кол с надписью: не сметь!