Когда они встретились, ее свежесть и жизнелюбие были именно теми качествами, в которых столь сильно нуждался его пресыщенный вкус. Дельфина оказалась восхитительной любовницей. Она щедро утоляла все его плотские желания. Они непринужденно беседовали, смеялись, целовались, были близки. Прекрасно понимая, что из их связи ничего не выйдет, он не мог позволить Дельфине терять понапрасну драгоценные мгновения ее жизни и разорвал с ней отношения, убеждая себя, что поступает правильно и благородно. Однако ничто не могло подготовить его к дням и ночам, проведенным в тоске по ней, страстному стремлению ощущать нежность этой чудесной женщины в своих объятиях.
— Дельфина, я должен спросить…
— Ребенок твой, — со всей убедительностью заверила она. — Никогда в этом не сомневайся. У меня больше никого не было. Никто не мог бы сравниться с тобой.
Он прижался лицом к ее руке.
— Господь Всемогущий, почему же ты поступила со мной так жестоко? Почему ничего не написала? Я бы примчался к тебе, Дельфина. Я бы не позволил тебе испытать все это в одиночку.
— Прости меня. Я не знала, что мне делать. Я… я думала, ты ненавидишь меня… что ты погонишь меня… мне некуда было идти. Я не могла вернуться домой и должна была что-нибудь предпринять… Поэтому приехала в Бельгию… разыскать тебя.
— Ты боялась меня? — В его мягком голосе звучало страдание. — Ты боялась сказать мне? Неужели я такое чудовище, Дельфина?
— Нет…
Несчастная вздрогнула и сжала его руку, глаза ее затуманили слезы.
Ланс чувствовал, как его сердце наполнилось ее болью. Он бы отдал все на свете, чтобы знать, как утешить ее, уверить, что никогда не покинет. Да, он, Ланс Бингхэм, прекрасно сознавал, что вел себя как самонадеянный мерзавец, как эгоист, потакавший только своим желаниям, нуждам и потребностям. Но эмоции и страдания этой женщины словно пробудили его, и чувство божественной сладости, исходящее от нее, равного которому Бингхэм не испытывал никогда в жизни, буквально переполняло его душу.
— Не плачь, любовь моя, — прошептал он. — Я сейчас здесь. Ты со мной в безопасности, и так будет всегда.
— Иди посмотри на свою дочь, Ланс. Ты сразу поймешь, что она твоя.
Ланс сделал так, как она его просила, поднялся, чтобы взглянуть на воплощенное в плоть и кровь свидетельство их любви. Сердце яростно билось у него в груди. Кормилица приоткрыла пеленки, скрывавшие лицо младенца. Это был его ребенок, и он почти боялся взглянуть на новорожденную дочь, не зная, что почувствует при этом. Наконец, Бингхэм заставил себя посмотреть в лицо младенцу, побуждаемый силой, природу которой не понимал и сам. Ланс не отводил взгляда, и это маленькое создание, широко открыв глаза, потянулось к нему, прежде чем заснуть на груди кормилицы.