— Одно дело — бой двух сторон с оружием в руках, тут — или ты, или тебя. И совсем другое — когда преступник уже беспомощен и безвреден: что толку отбирать у него жизнь? — занял позицию Беспятых.
— Безвредный гад — мертвый гад,— заметил Куркин.
— Ни у кого нет права отбирать у человека его единственную жизнь, данную Богом,— возразил Груня.
Очень приятно быть гуманистом, в безопасности выпив водки и закусив ее малосольным огурцом. Впрочем, в таких условиях комфортно и проповедовать террор.
— История свидетельствует,— продолжал Беспятых,— что жестокость наказаний еще никогда не способствовала пресечению преступлений. Карманники особенно усердно орудовали в толпе, собравшейся смотреть казнь воришки.
Ему было немного стыдно повторять банальные аргументы из газет и телевизионных дискуссий. Груня был простодушнее, и испытывал отнюдь не неловкость интеллигентного офицера в споре с матросами, а напротив, гордое удовлетворение своей образованностью.
— Смертная казнь ничего не дает. Это просто месть общества, где люди руководствуются атавистическим чувством справедливости,— повторил он слова известного московского адвоката, поразившие его ум посредством телевизора.
Габисония неожиданно для себя издал гортанный и какой-то кровожадный звук.
— Когда чувство справедливости становится атавистическим — хана всему! — выкрикнул он.— А несправедливость, значит,— не атавистическая, да?! Нет, дорогой. Если адвокат за деньги защищает убийцу — он хуже собаки, он… проститутка. Нет — проститутка честный человек, она за деньги удовольствие продает, никому плохо не делает, только себя позорит. А он закон позорит, всех людей позорит.
— А с чего это взяли,— удивился Шурка,— что жестокость наказаний не уменьшает преступлений? Что — сравнивали, ставили опыты? Да может, без смертной казни воровали бы наоборот в пять раз больше! Любой знает: как прекратить мародерство? — очень просто: расстрелять пару мародеров. Вот если бы провести эксперимент: на половине страны казнят воров, а на другой нет, и тогда сравнить, где воров будет больше,— тогда я поверю. Где это в Азии руку отрубали за воровство?
— В Иране,— сказал Мознаим.— Там воровства нет, это точно. Где шариатские законы действуют — воровать не принято.
— Вот так!
— Могу сказать, почему в Узбекистане машины не воруют.
— Неужели руки рубят?
— Нет. Президент Акаев >{49} ввел закон: любой угон машины — двадцать лет. И все — стоят открытые, никому неохота за тачку двадцать лет хватать.
— Молодец Акаев!
— Товарищ лейтенант! А как, собственно, принимается закон? Кто это вообще решает, как за что наказывать?