— Бубнова — на мостик!
Шурка прибежал в кожанке и при кобуре, бросил руку к фуражке, данной Мознаимом для представительства.
— Почему не упомянули про маузер у комиссара?
— Так это же само собой.
— Все ли в порядке на борту, комиссар?
— Товарищ комиссар! — нагло надавил Шурка.— Так точно, все в порядке. А что, есть сомнения?
Его вопрос был проигнорирован. Изворыкин смотрел перед собой с тем неохотным разрешительным выражением, каким вахтеры всех рангов показывают пропускаемым посетителям, что на этот раз их бумажки по какой-то мало достоверной случайности, ладно уж, сойдут, а на самом деле — есть, есть за что их прихватить и даже посадить. Так для прокурора любой человек — потенциальный обвиняемый, ходящий на свободе лишь до поры, пока его вина официально не доказана.
И тут маркони продемонстрировал, что за время похода он в высокой мере овладел умением настоящего культуртрегера угадывать, какое искусство востребуется данным моментом. Потому что трансляция грянула:
Выходит Котька в кожаном реглане,
в защитном лепне, в черных прохорях,
в руках он держит какие-то бумаги,
а на груди горит значок труда!
>{54}Лицо Изворыкина разгладилось.
— Лебедев-Кумач? — утвердительно спросил он, и даже пристукнул каблуком в такт. Но долго расслаблять себя музыке не позволил.
— Можете следовать,— процедил он, повернулся и впереди своей пары карабинеров стал спускаться на палубу. Налитое подглазье ушибленного испускало восходящее радужное сияние.
Крейсер втягивался в открывшиеся ворота шлюза, когда с берега поплыл заунывный рельсовый звон. И к проволочной изгороди, которая тянулась меж четырех открывшихся с этого места вышек, поползла цепочка людей со старинными тачками землекопов.
— Как всегда — техника на грани фантастики,— тяжело вздохнул Ольховский.
На закате из-за линии ЛЭП над лесопосадками вынырнул спортивный самолетик. Он был стилизован под старинный аэроплан, этажерку-кукурузник, и тарахтел раскатисто и звонко. Самолетик заложил вираж над самыми мачтами, из открытой кабины свесилась голова летчика в кожаном шлеме и очках, он поднял руку в раструбистой краге и помахал. На глянцево-багровом от вечернего огня борту самолетика было написано «Осоавиахим».
— А они там в Москве, похоже, и в самом деле решили праздновать 7 Ноября всерьез,— помахал ему в ответ Беспятых, на подъеме от прочувственной командирской благодарности и премиальных двухсот граммов.
Уже стемнело, когда прошли под химкинским железнодорожным виадуком и впритирку миновали мост окружной кольцевой дороги.
— Ну, Егорыч, твою мать,— сказал Колчак,— теперь смотри в оба. Не будем утром у Кремля — пущу рыб кормить.