Он ещё долго не мог совладать с речью, а я тупо замер с седлом в руках, чётко понимая, что, во-первых, сказал правду, и, во-вторых, никуда я отсюда не уеду. Ни в Турцию, ни в Германию, ни в венгерский город Будапешт. Всё здесь началось, стало быть, здесь и закончится. Если кто губернаторскую дочку и впрямь из дома родительского украл, моей личиной прикрываючись, так, кроме меня, его никто и не сыщет! Если ребёнок Прохора каким-то невероятным чудом остался жив, то и его, кроме меня, никто опять-таки не найдёт! Да и куда я пойду с родной земли? Кто меня, казака, с тихого Дона попрёт?! Нечисть, учёные, мировой прогресс? Всё, кончились танцы, накрылась гармоника в кастрюлю со щами, кто-то очень крупно нарвался, и ему (ей, им, всем!) уже не позавидуешь…
— Прохор, я найду твоё дитя. Обещаю. Вот сейчас только разберусь с похитителем Маргариты Афанасьевны, и…
— Губернаторскую дочку украли?!
— Да.
— Брешешь!
— Собака брешет.
— Когда?
— Этой ночью.
— И кто ж на такое злодейство покусился?
— Говорят, я…
— Ты?! — окончательно запутался мой денщик, снимая папаху и вытирая взмокший лоб платочком. — Да не, как ты её мог покрасть, ты ж энтой ночью на свиданку к своей крале бегал!
— Вот именно.
— Ну так, может, у тебя свидетели есть?
— Есть, — подумав, подтвердил я. — Целых два упыря-патриота, Моня и Шлёма. Засвидетельствуют, что пожелаешь! Но на Библии клясться не станут, пальцы обжечь побоятся…
Прохор открыл было рот для ответных аргументов, подумал и захлопнул его обратно. Крыть нечем, упырей в суд свидетелями не вызовешь, да и будет ли этот суд? Самосуд будет, дядя меня просто прибьёт, тихо, без позора, по-родственному…
— Куда ни кинь, всё клин. Уж лучше б ты и впрямь за границу утёк, хлопчик…
— Визы нет, и паспорт в дядиной канцелярии, — соврал я, опуская седло на землю и присаживаясь сверху. — Давай попробую рассказать тебе всё по порядку. Только ты не перебивай, все вопросы и комментарии — в конце, договорились?
— Отчего ж нет, ясен свет?! Разве я с тобой в ссоре, что не выслушаю в горе? А захочешь всплакнуть, так ложись мне на грудь, без стыда да кокетства, вспоминая детство, и…
— …и хватит! Не надо порывистого фанатизма, я и так всё расскажу, только по порядку. Ну, короче, в полночь сидим мы с Катенькой на кладбище…
Я выложил ему всё. Абсолютно всё, ничего не тая и не скрывая, ни главного, ни второстепенного, ни деталей. Мне надоело молчать, врать, недоговаривать и притворствовать. Надо было выговориться, выплеснуть из себя все сумасшедшие мысли, чёрные печали, горечь вечных расставаний с любимой, немыслимые приказы дяди, постоянную беготню за ускользающим счастьем и нескончаемый бой со всеми силами тьмы, которым кто-то по запарке дал выходной, выпустив из пекла! Прохору пришлось дважды обмахивать меня полотенцем, сбивая лишний пар. Отдать должное моему денщику — он и слушать умеет, и сочувствовать, и плохого в случае нужды не посоветует.