Ее мать так никогда и не смогла отделаться от воспоминаний о тридцатых годах, когда на протяжении двух страшных лет муж был без работы. Этот страх оказаться в самом прямом смысле слона без гроша в кармане она сумела передать и Джуди, которая стала в конце концов мечтать о достижении финансового благополучия и стабильности так, как другие девочки мечтали о встрече с Прекрасным Принцем. Джуди уже знала, что замужество само по себе не гарантирует ни достаточного количества денег, ни устойчивого положения в жизни. Она понимала, что ей придется долго и напряженно трудиться, прежде чем она сможет позволить себе вытащить из кошелька крокодиловой кожи чек на приличную сумму и отдать его официанту, даже не взглянув на счет — так, как это только что сделала тетушка Гортензия.
Придирчиво расспросив Джуди о ее планах на будущее, тетушка Гортензия задумчиво проговорила:
— Помни, пожалуйста, что если за тобой некому приглядеть и некому тебе помочь, то мне не о ком позаботиться. Я не такая страшная, какой кажусь, и я очень хорошо помню, как чувствуешь себя в семнадцать лет. Так что, если тебе понадобится помощь, звони. Да и просто так звони, не стесняйся, пожалуйста.
Морис отвез девушек назад в Нёилли. Сидя на заднем сиденье и глядя на его широкие плечи и черную, заостряющуюся кверху шапочку, Джуди потихоньку спросила Максину:
— Как ты думаешь, а бывает закадычная дружба?
— С тетушкой Гортензией никогда ничего не знаешь заранее, — ответила та.
Сейчас, в этом старом «Мерседесе», быстро скользившем по центральным улицам Парижа, Джуди чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Она уже влюбилась в Париж, как влюблялись в него до нее очень многие американцы.
Грязный вестибюль пансионата, гордо именовавшего себя «отель „Лондон“, имел такой вид, будто тут никому ни до чего не было дела. Под Потолком от стен отходили выцветшие и отклеившиеся обои, плиты пола были выщерблены.
— Где здесь лифт? — спросила Максина у дежурного.
— В «Ритце»[29], — буркнул он, ткнув пальцем в сторону находившейся в дальнем конце вестибюля лестницы.
Девушки прошли мимо наполовину увядшей, с обвисшими листьями пальмы, которая мучилась в медном горшке, и по скрипучей лестнице поднялись на пятый этаж. Там, в самом конце полутемного коридора, они и отыскали мастерскую Ги. Она размещалась в маленькой комнатке с низким потолком, гораздо более чистой и опрятной, чем пансионат в целом; окно комнаты выходило в небольшой внутренний дворик. На фоне окна выделялся силуэт женщины, согнувшейся над стрекотавшей швейной машинкой. Мужчина в белом фартуке и в рубашке с высоко закатанными рукавами вырезал что-то из большого куска розовато-лиловой шерсти, раскатанного на длинном столе, занимавшем большую часть комнаты. Слева от двери, на стеллаже, были сложены рулоны тканей, а справа стояли две передвижные, на колесиках, высокие вешалки, на которых что-то висело; туалеты были закрыты сверху белой оберточной бумагой.