Но это был мистер Робертсон, и для него она не была невидимкой. Особенно когда он вот так смотрел на нее (хотя глубоко в душе шевельнулась неуверенность в себе, стремление раствориться). Но его рука коснулась ее локтя.
— Я кое-что тебе принес, — сказал он и кивком указал на стул рядом с учительским столом.
Она села, задвинув большие ступни поглубже под стул. Он переписал для нее стихотворение Йейтса «К девушке», и она прочитала его не без смущения. До сих пор ей никогда не приходилось видеть столько слов, написанных его рукой:
«Я знаю, что так заставляет биться твое сердце».
Ей казалось, что это он сам написал ей письмо.
— Мне нравится, — сказала она, — правда, очень-очень!
Она посмотрела на него, оторвавшись от листка.
— Можно мне взять его себе?
— Конечно, это тебе.
Эми пришлось отвести взгляд — теперь она поняла, что любит его, и все изменилось.
Раньше он притягивал ее, как большой темный магнит притягивает маленький гвоздик на огромном расстоянии. Но теперь она прилепилась к нему с нежным, чуть слышным звоном, ближе некуда. Она здесь, и она любит его.
Эми положила стихотворение в тетрадку.
— Спасибо большое! — сказала она, встала и подошла к приоткрытому окну.
За окном виднелся чистый тротуар, просохший под солнцем. Было слышно, как трогается, утомленно урча, последний школьный автобус, как грузно он поворачивает со двора на улицу. А дальше были желтенькие пятнышки на южной лужайке у школы — одуванчики только-только приподнялись над землей. Воздух из окна был сладок до боли, и, снова взглянув на тротуар, которому солнце даровало сухие островки, она тут же припомнила волнение и восторг, которые чувствовала в такие дни, когда была маленькой. Это было, несомненно, сильнее страха перед «музыкальным стульчиком», это были дни, когда зима наконец кончалась и Эмины ноги в новых кроссовках так радостно и свободно топали по сухому тротуару Она отчетливо припомнила, как невесомо и упруго шагали ее ноги по просохшей дороге, и ей показалось, что снова вернулось тогдашнее ощущение счастья — оттого что можно надеть новые кроссовки, можно рвать одуванчики (очень осторожно, потому что Исабель терпеть не могла, когда у Эми на одежде оставались пятна от одуванчиков), можно снять громоздкое пальто и ходить в одном свитере, — все это и было ее детским счастьем, ее чаяниями.
— О чем ты думаешь? — спросил мистер Робертсон, и Эми отвернулась от окна.
— Не знаю, — ответила она, потому что и в самом деле не знала, как рассказать ему про сияющий, сухой тротуар, про то, как пахнет воздух. — Я так рада, что наконец пришла весна и вообще, — пожала она плечами и снова выглянула за окно, — но это так странно.