Он посылал мне цветы. Особые цветы; по обычаю необычного любовника. Однажды он послал мне розу. Он сорвал ее воскресным утром в Круассе, с живой изгороди своего сада. «Я поцеловал ее, — писал он мне, — приложи ее поскорее к губам, а потом — ты знаешь куда… Adieu!Тысяча поцелуев. Я твой с утра до ночи, с ночи до утра». Кто мог бы устоять перед таким чувством? Я поцеловала розу и той ночью, в постели, положила ее туда, куда он пожелал.
Когда я проснулась, роза от моих ночных движений превратилась в благоуханные лохмотья. Простыни пахли Круассе — тогда я еще не знала, что это место будет для меня запретным; между пальцами ноги у меня застрял розовый лепесток, на внутренней стороне правого бедра виднелась тонкая царапина. В своей неуклюжей горячности Гюстав позабыл очистить стебель от шипов.
Следующий цветок был не таким удачным. Гюстав отправился в путешествие по Бретани. Права ли я была в своем возмущении? Три месяца! Мы были знакомы менее года, весь Париж знал о нашей страсти, и он предпочел три месяца в компании Дюкана! Мы могли бы стать как Жорж Санд и Шопен, мы могли бы превзойти их! А Гюстав решил исчезнуть на три месяца с этим самовлюбленным содержанцем. Так разве не права я была в своем возмущении? Разве не было это прямым оскорблением, попыткой унизить меня? Но когда я публично выразила свое негодование (а я не стесняюсь любви — с какой стати? Я бы могла объявить о своих чувствах и на вокзале, если бы было нужно), он сказал, что я его унижаю. Вообразите! Он меня отверг. Ultima, написала я на последнем письме, которое он отправил мне перед отъездом.
Но конечно, это письмо не было последним. Как только Гюстав пустился в путь по утомительным деревенским пейзажам, притворяясь, что интересуется заброшенными замками и замшелыми церквями (три месяца!), он тут же стал обо мне скучать. Посыпались письма, извинения, признания, мольбы, чтобы я ему ответила. Он всегда был таким. В Круассе он мечтал о горячем песке и мерцающем свете Нила, а на Ниле мечтал о сырых туманах и мерцающем свете Круассе. Он, конечно, вовсе не любил путешествия. Он любил идею путешествия, воспоминание о путешествии, но не само путешествие. Раз в жизни соглашусь с Дюканом, который говорил, что идеальный способ путешествовать для Гюстава — чтобы он лежал на диване, а мимо него проносили пейзаж. Что касается знаменитой поездки на Восток, Дюкан (да-да, ненавистный Дюкан, ненадежный Дюкан) утверждает, что большую часть поездки Гюстав провел в полной прострации.
Ну так вот, бродя по унылой отсталой провинции со своим злоязычным компаньоном, Гюстав прислал мне еще один цветок, сорванный у могилы Шатобриана. Он писал о тихом море в Сен-Мало, о розовом небе и благоуханном воздухе. Прелестная картина, не правда ли? Романтическая могила на скалистом берегу, великий человек покоится головой к морю, слушая вечный шум сменяющихся приливов и отливов; молодой писатель, в котором просыпается гений, склоняется к могильной плите, наблюдает, как розовый цвет медленно блекнет на вечернем небе, и размышляет — как это бывает с молодыми людьми — о вечности, о мимолетности жизни и об утешениях славы, потом срывает цветок, выросший из праха Шатобриана, и посылает в Париж своей прекрасной возлюбленной… Мог ли такой жест не тронуть меня? Ну конечно нет. Но я не могла не заметить, что цветок, сорванный на могиле, несет в себе определенные ассоциации, когда он послан той, что написала на недавнем письме слово