— Ты чегай‑то, батюшка, озорничаешь? ‑ взвизгнув, повела плечами Авдотья. Однако от Мамона не отстранилась.
А пятидесятник, крепко стиснув дородную бабу, жарко зашептал ей на ухо:
— Чай, надоел тебе твой козел худосочный. Обидел тебя бог мужичком. Утешу тебя, обласкаю…
Авдотья вся обмякла, разомлела и податливо прижалась к могутному дружиннику…
Проспал Калистрат Егорыч до самой обедни. Едва поднялся с лавки. В голове ‑ тяжесть пудовая, в глазах круги и нутро все переворачивает. Поминая недобрым словом пятидесятника, пошатываясь, побрел в кладовую, чтобы испить холодного квасу.
В саду под яблоней, поглаживая пухлыми руками кошек, развалилась Авдотья с довольным веселым лицом.
Приказчик чертыхнулся и вдруг вспомнил об Афоне Шмотке.
Снарядив в Москву трех холопов, Калистрат Егорыч напутствовал их:
— Афоньку хватайте тихо, чтобы князь о том не ведал. Доставите воровского человека ‑ полтиной награжу.
Из леса выехали к Москве‑реке. Якушка привстал на стременах и, охнув, схватился за сердце.
— Горе‑то какое, братцы…
Ратники глянули на Москву и глазам своим не поверили: на месте деревянного посада, нарядных рубленых боярских теремков и храмов, бревенчатых изб стрельцов и черного ремесленного люда дымилось пожарище. Нетронутыми остались лишь Китай‑город да сам государев Кремль.
Пахло гарью. Над стольным градом плыл унылый благовест.
Ратники скинули шапки, перекрестились.
— Давно ли от пожара поднялась, а тут сызнова вся начисто выгорела, скорбно проронил Афоня.
Ехали молча выжженными слободками, хмуро поглядывая по сторонам. Навстречу им брели москвитяне ‑ понурые, неразговорчивые. И всюду на телегах везли к Божедомке обгорелые трупы, прикрытые рогожей и мешковиной. Уцепившись за телеги, голосили бабы и ребятишки. И было тоскливо и жутко от этих рыданий, надрывных стонов и причитаний.
Седенький попик в драном подряснике, вздымая медный крест над головой и роняя слезы в редкую бороденку, изрекал:
— Прогневали господа, православные. Не отмолить греха ни постом, ни схимой. Грядет на Русь новая беда…
— Верно толкуешь, отче. Беда беду подгоняет. А посад здесь ни при чем. Все Бориса Годунова проделки. Сказывают людишки, что пожар по его злому умыслу сотворен, ‑ тихо, но зло проговорил один из слобожан.
— Пошто ему такая затея? ‑ вмешался Афоня Шмоток.
Посадский оглянулся и, заметив оружных людей позади себя, ступил прочь.
— Да ты погодь, милок, поясни! ‑ крикнул ему вслед бобыль, но слобожанин, натянув колпак на дерзкие глаза, проворно завернул за уцелевший каменный храм.
На Варварке, поднявшись на черный обгорелый рундук, могутный посадский в просторной кумачовой рубахе зычно прокричал на весь крестец: