Спохватилась княгиню мамка Секлетея. Не сказала ей Елена о готовящейся потехе. Принялась спрашивать сенных девок, но те лишь озорно фыркали и молчали. Так ничего и не добилась старая.
Выглянула мамка ненароком из косящетого[110] окна светлицы во двор да так и ахнула. Пресвятая богородица! И надо же такому привидеться! Выглянула Секлетея еще раз на двор и пала на колени перед киотом, сотворив крестное знамение.
Затем долго стояла возле окна, качала головой, сварливо бормотала. Срам какой, прости господи! Блудница, греховодница. Ох, падет на княгиню божья кара. Гляди как вырядилась. Мужичьи порты натянула и по двору скачет, аки дьяволица. Ох, святотатство! Уж лучше бы на белом свете не родиться, чтобы такого сраму не видеть.
А князь Андрей стоял тем временем на красном крыльце и откровенно любовался Еленой. Думал, улыбаясь. Знатно скачет. Сидит в седле, как добрый молодец. Ну и княгинюшка!
Елена раскраснелась, глаза ее блестели. Из‑под кокошника выбилась на спину пышная черная коса. Весело и звонко покрикивала на рысака, смеялась на всю усадьбу Еще бы! Стосковалась по былым девичьим забавам. Бывало, у батюшки Григория Петровича Шаховского в каждый воскресный день, окромя постов, по вотчине на резвом скакуне тешилась.
Елена резко осадила коня возле крыльца. Взгоряченный рысак поднялся на дыбы и пронзительно заржал. Андрей Андреевич побледнел: как бы не сбросил княгиню. Но Елена легко укротила своего скакуна, задорно крикнула:
— Дозволь на простор, государь мой. Тесно в подворье. В луга хочу!
Телятевский сошел с крыльца и протянул жене руки.
— На первый раз хватит, любушка моя. Теперь вижу ‑ знатная наездница. Ну, иди же ко мне, Еленушка.
Княгиня соскользнула с седла, к князю прильнула, поцеловала в губы. Андрей Андреевич на руках понес Елену в светлицу.
Глава 58
ГОСУДАРЬ ВСЕЯ РУСИ
Государь Федор Иванович обыкновенно просыпался чуть свет. И в это раннее утро царь поднялся с постели, когда на Фроловской башне ударили в часовой колокол четырехкратно.
Государь зевнул, потянулся и босиком, в длинной белой исподней рубахе посеменил к оконцу. Глянул на золоченые купола храма Успенья и часто закрестился.
Царю ‑ немногим за тридцать. Малого роста, худощав, с простоватым, вечно печально улыбающимся лицом, с жидкой белесой бородкой.
Федор Иванович, помолившись на собор, подошел к столу и звякнул серебряным колокольчиком. В покой вошли постельничий[111] и двое спальников. Низко поклонились государю.
— В добром ли здравии, государь и царь наш батюшка Федор Иванович?
— На все божья воля, дети мои. Сон мне дурной привиделся. Уж и не знаю ‑ к добру ли.