Болотников провел горячими ладонями по белому лицу, молвил с душевной грустью:
— Как же это ты, селянка моя?
Степанида открыла глаза, признала Иванку, улыбнулась краешком посиневших губ, сказала чуть слышно:
— Вот и повстречались, сокол. Запал ты мне в душу…
— Как оказалась здесь?
— Сбежала от мельника, сокол… Да вот ратником обрядилась.
— Я тебя сейчас в стан доставлю. Знахаря знатного сыщу.
— Не надо, Иванушка, не надо, милый… Поцелуй меня напоследок, совсем слабея, попросила Степанида.
Иванка исполнил последнюю волю селянки.
— А теперь прощай, сокол…
Сказала и испустила дух, повернувшись лицом к златоглавой Москве.
Русские воины захватили в плен до трех тысяч улусников и вместе с ними многих сотников, темников и мурз.
Боевой городок гудел, словно растревоженный улей. Из Москвы в стан хлынули густыми толпами посадские люди, которых Борис Федорович Годунов и воевода Мстиславский допустили к ратникам.
Московитяне приветствовали воинов, искали среди них родных и друзей, выспрашивали о погибших. Радостные возбужденные крики перемешивались с печальными возгласами и рыданьем матерей и жен, оплакивающих своих сыновей и мужей, сложивших головы за Отчизну.
…К шатру Тимофея Трубецкого привели пленных татар. Однако воевода находился в это время у Бориса Годунова.
Поджав под себя ноги, ордынцы уселись возле шатра, понуро ожидая своей участи.
— Что присмирели, ребятушки? Чать, норовили по нашей матушке белокаменной походить да потешиться? Шиш вам, а не Москва! ‑ показав басурманам кукиш, проговорил Афоня Шмоток.
Подошел к улусникам и Тимоха Шалый.
— Ишь какие в полону смирные… Афонюшка, нет ли у тебя кусочка мяса?
— Пошто тебе, милок?
— Хочу поглядеть, как басурмане молятся. Уж такая, братцы, потеха! Пахом Аверьянов мне о том сказывал.
— Нету мяса, милок. У самого в брюхе урчит.
Тогда Тимоха побежал к своим односельчанам и вскоре принес большой кусок говядины. Сунул в руки первому попавшему татарину.
Басурманин за тяжелый ратный день проголодался, потому, не раздумывая, принял кусок и принялся острыми зубами жадно рвать мясо.
Тимоха, освещая факелом кочевника, терпеливо ждал, когда тот управится с варевом и зачнет свою затейливую молитву.
Ордынец быстро съел, вытер сальные пальцы о замшевые сапоги и снова неподвижно замер, молчаливо уставившись на длинноногого уруса.
— Вот те на! ‑ удивился Тимоха. ‑ Мясо сожрал, а молиться и не думает. А ну, приступай к молитве, поганый!
— Пошто ты к нему привязался, милок? ‑ недоумевая, вопросил Шалого бобыль.
— Пахом Аверьянов мне рассказывал, что татары как только мяса поедят сразу же молиться начинают, ‑ вымолвил Тимоха и поведал собравшимся ратникам Пахомову небылицу.