Иванка приловчился к этому делу еще с подростков. Отец обучил. Исай сам был строг и ко всякой мужичьей работе прилежен, поэтому и в сыне хотел видеть доброго хлебопашца.
Из избы вышел отец ‑ похудевший, бородатый, с обветренным загорелым лицом.
— Ты чего, сынок, поднялся? Спина‑то как?
— Поотошла, батя. Коня вот справил.
Исай молча осмотрел каждое копыто, затем положил руку на обмотку, поослабил узел.
— Тугонько стягиваешь. Чем холку мазал?
— Коровьего масла у нас нет, так я пеплом посыпал. Пахом сказывал, от любой хвори…
— Кабы хуже не вышло, ‑ буркнул Исай и глянул на небо.
— Запрягать коня, батя?
— Обожди, Иванка. Чую, дождь вскоре будет. И не дай господи, если на всю неделю зарядит, ‑ хмуро проронил отец. Знай Исай, что ежели утренняя заря багрово‑красная и дым стелется по земле ‑ быть непогоде.
Приметы не обманули Исая и на сей раз. Небо вскоре потемнело, затянулось облаками, по молодой зеленой траве загулял ветер, все сильнее и яростнее взбивая ввысь с тропинок и дороги клубы пыли. Избы застлала мгла.
— Вот те на! ‑ воскликнул, выйдя из избы, бортник. ‑ Я в путь‑дорогу, а Илья пророчит ‑ погодь, мужик, приставь ногу. Вон как разгневался. Сейчас стрелы кидать зачнет. Пронеси беду, осподи, ‑ перекрестился Матвей.
Иванка завел коня в стойло, повесил сбрую на крюк, закатил телегу под навес и посмотрел на отца. Тот стоял посреди двора ‑ помрачневший, сгорбленный, усталый.
"Для господ и земля пригожая и солнышко греет ко времени. А мужику завсегда страдать. Боюсь, задождит до Пахомьева дня, тогда и вовсе на поле не вылезешь. Вконец припоздаем с яровыми", ‑ горестно вздыхал Исай.
Над селом собиралась гроза. Раздались первые раскаты грома, сотрясая курные крестьянские избы. За околицей в княжьем поле вонзились две огненные стрелы, и хлынул дождь.
Через полчаса, словно перекликаясь с раскатами грома, со звонницы храма Ильи Пророка ударил колокол и загудел частым набатным звоном.
Мужики, сидевшие в избе на лавках, перекрестились и заспешили во двор.
Мимо избы пробежал взлохмаченный, промокший до нитки крестьянин и прокричал истошным голосом:
— Назарьеву избу Илья запалил‑ил!
— Ох, ты горе‑то какое, осподи! ‑ всплеснула руками Прасковья и тотчас обратилась к Исаю. ‑ Икону‑то брать, батюшка?
Исай смолчал, повернувшись лицом к храму.
"Вот и здесь господь к оратаю[37] немилостлив. Последнюю избенку у мужика спалил. А княжий терем велик, да стоит себе. Его Илья не трогает", удрученно подумал страдник.
Гроза уходила к лесу, дождь поутих.
Горела изба Семейки Назарьева, вздымая в мутное небо огненные языки и клубы черного дыма. Селянин успел вывести со двора лошаденку, вынести немудреную утварь из горницы и теперь стоял скорбный и сгорбленный возле догоравшей избы. Рядом, сбившись в кучу, голосило шестеро чумазых ребятишек. Дождь сыпал на их непокрытые кудлатые головенки. Мать, сухонькая, низенькая, упала простоволосая возле телеги на колени и беззвучно рыдала.