не под силу с князьями спорить. Хочешь не хочешь, а уступить придется. Иначе кнута сведаешь или в железах сгниешь в холодных тюремных застенках. Вотчинный князь ‑ бог, царь и судья на своей земле.
Пятидесятник вынул из‑за пазухи бумажный столбец, пузырек с чернилами и перо гусиное.
— Присядь, старик, да в порядной грамоте роспись свою ставь.
— Прочел бы вначале, ‑ буркнул бортник.
Мамон грамотей не велик, но столбец развернул важно и по слогам нараспев прочитал:
"Се я Матвей сын Семенов, кабальный человек и старожилец князя Андрея Андреевича Телятевского праведное слово даю в том, что с княжьей земли не сойду, останусь крепким ему во крестьянстве и оброк свой внове по четыре пуда меда и шесть гривен деньгами стану платить сполна, на чем обет свой даю с божией милостью".
— По миру пустит князь. Христовым именем кормиться стану, ох ты, господи, ‑ скорбно вздохнул Матвей. Скрепя сердце ткнул гусиным пером в пузырек и поставил жирный крестик под кудреватой записью в порядной грамоте.
После этого Мамон заметно повеселел и потянулся с чаркой к бортнику:
— Испей, Матвей, да не тужи. Закинь кручину
— Нет уж уважь, родимый. Стар стал. После медовухи сердце встает, а у меня еще дел уйма.
Княжий дружинник недовольно крякнул и осушил чарку.
— А теперь скажи мне, старик, не встречал ли в лесах наших беглых мужичков?
— Это каких, батюшка? ‑ вмешалась вдруг в мужичий разговор старуха.
Матвей сердито глянул на жену, что‑то хмыкнул в серебристую бороду.
— Помолчала бы, сорока. Не твоего ума тут дело. Не встревай, покуда не спросят.
— Прости глупую, батюшка, ‑ повинилась Матрена и шмыгнула за печь.
— Ну, так как же, старик? ‑ настаивал на своем Мамон, прищурив один глаз и поглаживая щепотью бороду.
— Никого не видел, родимый. В тиши живу, аки отшельник.
— Так‑так, ‑ неопределенно протянул пятидесятник. ‑ А ну, вылазь, старуха, на свет божий.
Матрена вышла из‑за печи, поклонилась Мамону. Пятидесятник снял с киота образ Иисуса Христа и в руки старухе подал.
— Чевой‑то, батюшка, ты? ‑ переполошилась Матрена.
— Ты, бабка, тоже часто по лесу бродишь. Поди, наших деревенских мужиков видела? Говори, как на исповеди, а не то божью кару примешь.
— Да ведь енто как же, батюшка, ‑ совсем растерялась Матрена. ‑ Оно, конешно, по ягоды или за травой да кореньями от хвори…
Однако старуха не успела свое высказать: с улицы, на крыльце послышался шум. Дверь распахнулась ‑ и княжьи люди вновь обомлели. В избу вбежала лесовица.