— А, пожалуй, дело толкуешь, Исаюшка, ‑ промолвил Акимыч. ‑ Да токмо поспешать надо. Вишь ‑ солнышко как жарит. Коли денька через три не засеем ‑ вовсе без хлебушка останемся. Высохнет землица.
— И о том ведаю, Акимыч. С севом мы нонче припозднились. Но коли выбрать коня порезвей да молодца проворного ‑ за два дня из Москвы можно обернуться. Кого посылать будем, мужики?
После недолгих споров порешили послать гонцом в Москву Иванку.
— Разумен. Конь ему послушен. Хоть и молод, но за мир постоять сумеет, ‑ сказали мужики.
Исай Болотников поклонился в пояс селянам. Хотя старый крестьянин и был рад за сына, но все же засомневался:
— Дерзок Иванка мой бывает. Чу, и на мельнице шум затеял. Кабы и в Москве не сорвался.
— Как порешили ‑ тому и быть. Снаряжай сына, Исай, ‑ степенно сказал белоголовый Акимыч.
— На моем Гнедке далеко не ускачешь. Заморен конь. Теперь резвую лошаденку нам по всему селу не сыскать.
— Что верно, то верно, ‑ отощали лошаденки, ‑ снова озадаченно завздыхали мужики.
— Мир не без добрых людей, православные, ‑ вмешался в разговор Афоня Шмоток. ‑ Есть и в нашем селе скакуны.
Все повернулись к бобылю, а тот скинул с головы колпак и пошел по кругу.
— Кидайте по полушке ‑ будут вам кони, и не один, а два.
— Пошто два, Афоня?
— На другом я поскачу. Без меня Иванка в Москве сгинет. Чуть зазевался ‑ и пропадай головушка. Москва бьет с носка, особливо деревенских. А мне не привыкать. Почитай, пять годков по Москве шатался.
— А что, хрещеные? Мужик он бывалый, верткий, пущай с Иванкой едет, проговорил Акимыч.
— Где коней добудешь? ‑ спросил Исай.
— У князя одолжу, ‑ подмигнул селянам Шмоток. ‑ Княжьему конюху челом ударю, денег дадите ‑ винцом угощу, уломаю Никиту. Господские кони сытые, зажирели на выгоне, одначе до Москвы промнутся.
Уезжали вечером, тайно: дознается приказчик, что без спроса без ведома к князю собираются ‑ ну и быть беде. В железа Калистрат закует, либо в вонючую яму кинет ослушников.
Коней Афоня и в самом деле раздобыл. Полдня у Никиты в избе высидел, ендову хмельной браги с ним выпил. Никита долго отнекивался, бородой тряс.
— На гиль меня подбиваешь, Афоня. За оное дело не помилуют. Да и на дороге теперь пошаливают. В един миг под разбойный кистень[52] угодите. Два коня, больших денег стоят. Вовек с князем мне не расплатиться. Нет уж, уволь. Поищи коней в ином месте.
Но не таков Афоня, чтобы отказом довольствоваться. Битых три часа Никиту улещивал, даже на колени перед ним встал и слезу проронил.
Покряхтел, покряхтел Никита, да так и сдался. Встал перед божницей, молитвы забормотал, прося у господа прощения. Затем повернулся к бобылю.