Болотников хмуро слушал Герасима и диву давался, как за пять лет из крепкого, проворного мужика он превратился в дряхлого старца.
— Тюрьма здесь, Герасим. В неволе царь народ держит. Пошто так?
— Э‑э, нет, Иванка. Ты царя не трожь. Блаженный он и народом чтим. Тут на ближнем боярине Борисе Годунове грех. Сказывают, что он повелел новую крепость возводить и мужиков в неволе томить без выходу, ‑ понизив голос, произнес Герасим и снова весь зашелся в кашле. Затем, отдышавшись, виновато развел руками. ‑ Надорвался я тут, Иванка. Внутри жила лопнула. Кровь изо рта идет, помру скоро. На селе мужикам поклонись, да проси батюшку Лаврентия помолиться за меня, грешного. Сам‑то как угодил сюда?
— Гонцом к князю мир снарядил. Засевать яровые нечем. Буду у Телятевского для селян жита просить. Да вот застрял здесь. Повелели день отработать.
— Это тоже по указу ближнего царева боярина. Норовят через год крепость к Китай‑городу подвести. Тут и замкнется каменное колечко. Тыщи людей здесь примерли. Зимой в город деревенских мужиков не пущают. В землянках живем‑маемся. Шибко мерзнем. Хворь всех одолела. Ежедень божедомы усопших в Марьину рощу отвозят да в ледяную яму складывают, а в Семик хоронят. Вот житье‑то наше… О‑х и стосковался я по землице отчинной, по сохе‑матушке. Хоть бы перед смертью по селу пройтись да на мужиков взглянуть, к старикам на погост наведаться. ‑ Герасим смахнул со щеки слезу и продолжал. ‑ Князь‑то наш строг да прижимист. На Москве хлебушек дорогой. Мнится мне ‑ откажет селянам князь…
Около часу сидели Иванка и Герасим возле речки. Старик пытливо выспрашивал о мужиках, родит ли земля, по скольку ден крестьяне на боярщину ходят, да велик ли оброк на князя дают, много ли страдников в бегах укрывается и кого бог к себе прибрал. Болотников не спеша рассказывал, а Герасим, вспоминая родное село, ронял слезы в жидкую седую бороденку и поминутно кашлял.
Возле Яузских ворот ударили в сигнальный колокол. Работные люди начали подниматься от шалашей и неторопливо потянулись к крепости.
— Ну, прощевай, Иванка. Более не свидимся. Исаю от меня поклон передай, ‑ с тихой грустью высказал Герасим, не поднимаясь с земли.
К речке подъехал объезжий голова, гаркнул сердито:
— Подымайсь, старик. Аль оглох!
Герасим просяще вымолвил:
— Уж ты прости меня, батюшка. Силушки нет, дозволь денька два отлежаться. В ногах ослаб, грудь разломило…
— Будя врать, козел паршивый. А ну, поднимайся! ‑ снова прокричал Кирьяк и хлестнул старика нагайкой.
Болотников шагнул к обидчику, высказал с упреком: