— У него не только продуктов, у него и денег нет. Зря ходили. Дуры.
Меня достало, что весь день нас называли дурами — сначала ЭТОТ, потом родная мама. Зря только гречневую кашу ем. мама говорит, в ней железо и она в мозги идет.
— А на водку есть, да? — обиделась я в принципе.
— Конечно. — как урок объяснила мама. — и на водку, и на преферанс есть. А на тебя никогда не было, поэтому я и вырастила тебя одна и никогда ни копейки у него не просила.
— Но ведь как-то он живет? На что он себе продукты покупает?
— А я ему даю.
Тут я вообще перестала что-либо понимать. У мамы едва хватало средств оплачивать мою музыкальную школу, провиант и одежду. Хорошо, бабушка всегда помогала и добавляла свою пенсию. Но все равно бесконечные ломбарды, займы и другие экономические ловушки для честного советского служащего.
— Ты ему деньги даешь?
— Когда просит — даю. А что делать? Он же не работает, откуда ему взять?
— А почему он не работает? — продолжала удивляться я.
— Не хочет. Говорит, что не желает работать на советскую власть… Отрезать докторской колбасы?
Я жевала любимую докторскую колбасу и думала о том. что, наверное, мама все делает правильно. Раз человек не работает — ему нужно помогать. И раз он мой родственник, значит, его нельзя бросать на произвол судьбы.
Тем же вечером в центре Москвы, в самом любимом доме советской номенклатуры, по адресу: улица Алексея Толстого, дом восемнадцать, мирно ужинала семья Григорьевых.
Таня сидела перед фарфоровой тарелкой, услужливо наполненной домработницей, и неаппетитно ковыряла в ней вилкой.
Напротив нее сидели папа и мама. Отец любовно ухаживал за супругой, подливал белое вино, собственноручно подкладывал сочные кусочки форели, лукаво улыбался.
Жена кокетливо смотрела на супруга и ответно шептала ему что-то на ухо.
«Воркуют. — недоброжелательно думала Таня, наблюдая за родителями. — Меня замуж выпихнули, наплевать им, что я каждый день чувствую. Зато гордятся, что выдали за «своего». Не дали мне подышать свободой. Безразличны к моим чувствам, и что жизнь мою разбили, им тоже начихать. Сидят, милуются, а мне выть хочется с тоски…»
— Что, дорогая, головушка болит? Может, таблеточку подать?
Таню бесило каждое слово мужа: «головушка»… Нельзя сказать голова? А что за плебейское «подать»? Подают прислуга, швейцары, а близкие люди дают. И по-другому никак! Лакей… И душа лакейская…
«Сейчас встану и скажу: я тебя не люблю, жить с тобой невыносимо. Дорогие мои родители! Вы столько сделали для меня, так помогите в последний раз. Отпус-ти-те! Я не умею любить по расчету, я хочу купаться в счастье. Вы же сами любили! В институте встретились и двадцать лет уже не расстаетесь. Как в первый день смотрите друг на друга. За что же мне такое испытание? За железным занавесом не только страна, и я тоже. Отдайте мне мои ошибки, и я вам руки целовать буду».