Ищите, менты совковые и вся мусорня международная. Долго вам искать. Потому что вместо Фридмана начал жить на свете некто Тихонов Александр Михайлович, 1952 года рождения. Без малейшей хромоты. Зато с роскошными усами а-ля генерал Руцкой. Нет, усов еще нет, их только предстоит наклеить. Ну, это дело недолгое. Терминатор сел у старомодного трюмо и принялся за работу. Получалось быстро и ловко, ведь делал это Семен не впервые. Сначала, — когда фотографировался на паспорт, потом — когда снимал эту квартирку.
Он готовился четко, продуманно, методично. Он предусмотрел двойную замену внешности, квартиры, машины. Двойную полноценную замену документов в полном объеме: свидетельство о рождении, паспорт, аттестат о среднем образовании, военный билет, трудовая книжка. Свидетельство о расторжении брака, водительское удостоверение, даже профсоюзный билет. Все это было в комплекте на фамилию Тихонова. А в комплекте документов на Закрайнего Леонида Антоновича имелся в придачу диплом об окончании Львовского государственного Университета, но отсутствовало водительское удостоверение. Вместо профсоюзного билета был партийный. Несуществующей ныне КПСС.
Все документы были подлинные, с переклеенными фотографиями. Выполнены на весьма высоком уровне. Мало-мальски серьезную экспертную проверку они, конечно, не выдержали бы. Но на уровне участкового — запросто.
Терминатор посмотрел в зеркало и остался доволен. Привет, двоюродный братец Руцкого. Еще покажем совкам, а? Гражданин Тихонов лихо подмигнул зеркалу. Он встал, вернулся в дальний угол комнаты и снова подошел к зеркалу. Ну, где хромота-то? Все, ни одна сука никогда не назовет его УБОГИМ. Никогда!
Он надел плащ, купленный на раскладушке у метро, и старый берет. «Зиг-Зауэр» положил во внутренний карман, рядом с чужим паспортом. В левый наружный легла граната. Гражданин Тихонов был готов к выходу в свет. До получения тридцати пяти килограммов долларов осталось девяносто четыре минуты.
* * *
— Прости меня! Если только ты сможешь… прости меня.
Она молчала. Смотрела мимо него странными глазами. Он никогда не видел у нее таких глаз.
— Что же ты молчишь? Почему, родная, ты молчишь? Скажи мне хоть что-нибудь…
Он целовал ее пальцы, растоптанные каблуком армейского ботинка. Она молчала. Он пытался понять выражение ее глаз. И не мог, потому что в них не было никакого выражения. Он опустился на пол возле ее голых ног и закрыл глаза… Уже проснулась, полная беды… Он уткнулся лицом в ее колени… Не хочешь пойти в РУБОП? — Нет…
— Прости меня ради нашего сына…