Но на самом деле писал Олеша много. Он любил и умел работать. Только вот… никак не мог уложиться в рамки цементно-оптимистической литературы того времени. Великие стройки, грядущий передел мира, рождение нового человека — все это мало интересовало Юрия Карловича, хотя он одно время изо всех сил старался «соответствовать» духу эпохи. Правда, очень быстро понял, что у него ничего не получится.
Все чаще и чаще советовали ему начать работу над произведением о действительности, о новых людях — бодрых и правильных, о великих свершениях… Олеша прислушивался, внимал советам, старался как мог и выдавал совсем не то, что от него требуется.
Попробовал бы кто заказать великому Страдивари сколотить несколько ящиков для хранения яблок. Уверен, что ящики вышли бы, мягко говоря, никакие. Ведь каждый может делать только то, что он может делать.
Со временем Олеша стал писать меньше. «Просто та эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна — не против страны, а против банды установивших другую, подлую, антихудожественную эстетику», — писал он жене.
Жернова революции не останавливаются никогда. В них угодили многие друзья Юрия Карловича: Мейерхольд, Стенич, Бабель… Олеше еще повезло — его не стали арестовывать.
Всего лишь запретили печататься.
Ненадолго — на каких-то двадцать лет. С 1936 по 1956 год.
Все эти годы Юрий Карлович перебивался литературной поденщиной, продолжая жить в Москве. Только во время войны эвакуировался в Ашхабад.
Среди ашхабадской интеллигенции Юрий Олеша быстро стал своим человеком. Словно здесь, на туркменской земле, и родился. В местном Союзе у него был «свой» стол, который называется «Олешиным». За этим столом Юрий Карлович и работал.
Писал. В то время он был профессиональным «безымянным соавтором». Создавал тексты — от газетных заметок до сценариев, которые подписывали другие. Официально он не состоял ни на какой службе, не имел никаких договоров с издательствами, театрами, киностудиями. Перебивался случайными заработками, правда — постоянными, потому что писать Юрий Карлович умел.
Во время войны чуждый практицизма Юрий Карлович не переводил деньги на оплату своей московской квартиры, и в нее поселили чужих людей. Олеша по возвращении в Москву долго скитался, снимая комнаты по чужим квартирам, пока друзья не «выхлопотали» ему квартиру в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи, где писатель и прожил остаток своей жизни.
В послевоенной Москве король метафор превратился, по собственному же выражению, в князя «Националя». Впрочем, завсегдатаем известного кафе «Националь» Олеша стал еще до войны. Мне кажется, что «Националь» он облюбовал не случайно. Это кафе было самым что ни на есть московским — с великолепным видом на Кремль и полную народа площадь перед ним.