Парфия жаждала мести.
— Дикари! — прорычал Бренн.
Ромул думал о Фабиоле. Судя по тому, что ему было известно, она вполне могла оказаться в числе убитых женщин. Его напускное спокойствие как рукой сняло, он весь кипел. Внезапно он понял, что хочет лишь одного — быть свободным. Никого не называть господином. Ни Гемелла, ни Мемора, ни Красса, ни кого-нибудь из парфян. Он взглянул на ближайшего стражника, прикидывая, насколько быстро тот сумеет отреагировать, если на него напасть. Он сможет выбрать свою собственную судьбу.
— Ты еще вернешься в Рим, — прошептал Тарквиний. — Я видел твою судьбу. Она заканчивается не здесь.
Они смотрели друг другу в глаза. Тем временем оглушительный грохот барабанов стих, извещая о завершении ритуала.
«Быть сильным. Как Фабиола. Я выживу».
— Смотри. — Галл указал на помост.
Стражники не стали отвязывать последнего из привезенных пленников, а попросту подняли раму, к которой он был привязан, и перенесли ее вместе с Крассом на помост. Их действия сопровождал удивительно низкий, словно не человеческими усилиями производимый рокот.
Пришло время Крассу расплатиться за содеянное.
Предчувствуя ужасный конец, он дико заорал и принялся брыкаться. Впрочем, веревки, которыми его привязали, оказались толстыми и крепкими, и вскоре Красс с посеревшим от усталости и страха лицом без сил обвис на брусьях. Во время этой тщетной борьбы венок сполз ему на один глаз, и парфянские воины с издевательскими ухмылками показывали на Красса пальцами.
Снова заговорил жрец, обратив гневные тирады против человека, дерзнувшего вторгнуться в Парфию. С его губ брызгала слюна, зрители выли от ярости. Толпа вновь начала напирать на стражников, а те преграждали ей путь скрещенными копьями. Тарквиний переводил сказанное жрецом, но окружавшие его солдаты и без объяснений понимали, что происходило. И мало кто из них сочувствовал Крассу.
Жрец закончил речь и некоторое время ждал, пока воцарится тишина. В конце концов толпа успокоилась.
Пленный полководец поднял голову и увидел перед собой толпу пленников. По одежде он не мог не узнать римских солдат, которые теперь приветствовали его одними лишь оскорблениями.
До Красса, похоже, только сейчас дошло, что его судьба неотвратима. Даже те люди, которыми он командовал столько времени, не придут ему на помощь. И он вновь уронил голову на грудь.
А Ромул продолжал кипеть от гнева. Он с готовностью и даже с удовольствием убил бы Красса в поединке, но превращать казнь в унизительное публичное представление… Такое было противно его натуре. Происходившее по своей жестокости не уступало худшим образцам тех зрелищ, которые устраивали на арене для потехи развращенных римлян. Он взглянул на Бренна и понял, что тот думает о том же.