— Да, госпожа.
Лишь много позже Фабиола вспомнила, как обратился к ней привратник.
Теперь он подчинялся ей чуть ли не больше, чем Йовине.
* * *
Когда Веттий, перепачканный кровью, приплелся в публичный дом, даже Йовина нашла очень мало поводов для упреков. Рассказанная им история показалась госпоже очень убедительной, и, чтобы избежать дальнейших неприятностей, она сразу же запретила всем проституткам покидать здание вплоть до особого распоряжения.
Недолго Фабиола испытывала удовлетворение оттого, что смогла избавиться от постоянной опасности для жизни в лице Помпеи. Ядовитые слова рыжей о том, что Ромул уже мертв, засели глубже, чем поначалу предполагала Фабиола, и теперь тревога терзала ее день и ночь. Она чаще и горячее, чем обычно, молилась Юпитеру. До поры до времени с Востока поступали вполне обнадеживающие новости: в городе только и говорили что о мелких стычках и богатствах, взятых в городах, попавшихся на пути армии Красса. Опираясь на эти слухи, Фабиола пыталась успокоить свою тревогу о Ромуле. Раз нет больших сражений, значит, можно не опасаться, что погибнет много народу. Но все в Риме понимали, что Красс не остановится на взимании дани. Ему требовалось только одно: военный успех.
Любой римлянин знал, что его целью была Парфия.
Когда Фабиола думала об этом, ей становилось дурно.
Положение стало еще хуже, когда пришло известие о разгроме римского войска при Каррах. Лонгин увел восьмой легион за Евфрат и тем самым спас его; легат занимал достаточно высокое положение для того, чтобы его рассказу можно было доверять. Публий, а с ним двадцать тысяч солдат погибли, десять тысяч попали в плен, было утрачено семь орлов. В довершение унижения Красс оказался беспомощным пленником в Селевкии. Триумвират сократился до двух человек.
Эта весть могла обрадовать Помпея и Цезаря, но для Фабиолы она оказалась сокрушительным ударом. Ромул, несомненно, оказался в числе погибших. Даже если это и не так, она больше не увидит его — он затерялся на дикарском Востоке. Все время пребывания в Лупанарии она умело прятала свои чувства от окружающих, но последние новости и сопряженная с ними уверенность в худшем сломали что-то в душе Фабиолы.
Несколько недель ей удавалось прятать свое горе от всех, даже от Брута. Она улыбалась, смеялась и отработанными приемами развлекала гостей, тогда как на деле ее переполняла неизбывная печаль, которая со временем не ослабевала, а, напротив, усиливалась, превращаясь в глубокое, неодолимое горе. Мать давно умерла, сделавшись одной из бесчисленных безымянных жертв соляных шахт, а теперь за нею следом отправился и Ромул. Фабиоле все труднее и труднее становилось изображать безмятежность. Эта не по годам умная женщина быстро утрачивала волю к жизни.