Мамуля уже ждала меня, сидя на крохотной терраске, когда я, уставшая больше от нервотрепки, чем от езда, свернула к нашему бунгало. Я купила этот домишко специально для мамы, которой хотелось сосен и чистого воздуха — хотя, спрашивается, зачем человеку чистый воздух, если он непрерывно курит?! Еще больше мамуле хотелось уединения — совершенно нетипичное для наших пожилых эмигрантов стремление. Но моя мама никогда не была типичной. Ни в чем. Она и мать нетипичная. Попробовала бы я в лицо назвать ее мамулей! Боже упаси! Только «мама», и только на вы. И никаких сю-сю-сю, принятых, казалось бы, между мамой и дочкой. Сколько я себя помню, она всегда сидит за своим рабочим столом, заваленным бумагами, курит одну сигарету за другой (раньше курила «Приму», теперь, слава Богу, перешла на «Мальборо» — отрывает фильтр и вставляет остаток в простенький затрапезный мундштук), и стучит на пишущей машинке — пишет, подумать только, детективы!
— Привет, мам, — сказала я бодрым голосом, захлопнув дверцу автомобиля. — Как вы тут?.. Соседи не докучают?.. А звери?
К мамуле тут повадился один енот — разорять помойку. Я этих енотов боюсь до истерики, морды у них злющие, и вообще, они напоминают испорченных бродячих собак. А мама со своим кажется, подружилась. Ну, и неудивительно, — ее все уважают, даже звери. Не то что меня! Меня, как выяснилось, даже преступники не уважают: иначе как бы им в голову пришло зарезать моего сотрудника прямо на рабочем месте?..
— Привет, дочь, — сказала мамуля, гостеприимно отводя в сторону сигарету. В другой руке она держала пепельницу — старую, еще ленинградскую, с Медным всадником. Эту пепельницу она носит за собой по всему дому, несмотря на обилие разных других, которых я ей надарила в изобилии. Впрочем, как и мундштуков. Я специально ходила по индийским лавкам, привозила ей мундштуки неописуемой красоты: и костяные, и резные эбонитовые, и агатовые, — видеть не могу это обкусанное безобразие, в которое она упрямо вставляет свои сигареты! Но надо знать мою маму. Пепельницы мои стоят по всему дому девственно чистыми, мундштуки валяются в ящиках стола, а в руках у мамы все та же латунная дрянь с Медным всадником, и в зубах — нищенский белесый мундштучок с металлическим ободком.
— Как у вас тихо! — сказала я, с удовольствием снимая туфли и шлепая босиком по нагретым доскам террасы, прошла вслед за мамой в кухню и втянула носом запах свежей заварки и мяты. Моя мама очень плохая хозяйка, но вот чай она заваривает бесподобно. И еще умеет делать восхитительные черные сухарики!