Он посмотрел поверх ее головы. На берегу реки из густой травы иногда выпрыгивала то одна головка играющего ребенка, то другая.
— Так что, если не с детьми?
— С детьми, — подтвердила она вся в слезах.
Адам выслушал ее рассказ, сгорбился и повел в дом. Ева почти теряла сознание, а когда отворил дверь, она вообще не смогла переступить порог, и он внес ее в комнату и бережно опустил на ложе.
Лицо ее оставалось смертельно бледным, а на истончившихся веках трепетали тонкие жилки.
Адам посидел возле нее, пока она не забылась сном, медленно и как будто не он, поставил разогревать вчерашнее жареное мясо. Он сам чувствовал, что двигается, как в тумане, и мысли тоже двигались вялые и неоформившиеся, пока наконец не всплыла одна, четкая и законченная.
— Да, — сказал он вслух, — да. Я понимаю…
На ложе завозилась Ева, приподняла голову.
— Адам?
— Я здесь, — ответил он.
— Адам, ты с кем-то разговаривал?
— Нет, тебе почудилось, — ответил он.
— Но я слышала твой голос…
— Я говорил с собой, — пояснил он. — Почему-то истины постигаются не на сладком, а вот на такой горечи. Или иначе не бывает? Мир устроен именно так?
Она спросила тихо:
— А что ты постиг?
Ей показалось, что он усмехнулся.
— Да такую мелочь, что… и говорить о ней неловко. Врать нельзя, вот эта истина. Врать нельзя, Ева.
Она прошептала:
— Да, я знаю… но все-таки…
Она замолчала, он договорил за нее:
— …жестоко?
— Да.
— Жестоко, — проговорил он мрачно. — Очень жестоко. Но я сейчас уже не тот бунтарь, каким был девятьсот лет тому. Я еще могу догнать оленя на бегу, но теперь я все чаще задумываюсь о причинах, и это мне нравится больше, чем убивать зверей.
— Причинах чего?
— Всего, — ответил он так же сумрачно. — Я с самого начала пытался понять, почему Создатель поступил с нами так жестоко и немилосердно, и никогда не находил Ему оправдания. Но в последнее время я начал чувствовать, что Он не так уж и не прав.
Она в удивлении приподнялась на локте, ее голос окреп, когда она сказала с возмущением:
— Адам! Но как можно было детей сделать невидимыми только за…
— За ложь, — договорил он, когда она замялась, подбирая слово помягче. — Даже не за их ложь, а за родительскую. Хотя вроде бы можно было, конечно, как-то пожурить… Но мы оба с тобой знаем, что это сразу бы забылось. Мы такие! И все люди такие. Нужно что-то очень болезненное, чтобы запомнили. Чтобы устрашились повторять такое снова.
Она покачала головой.
— Нет, Адам, тут я не соглашусь. Так было нельзя. Творец чересчур жесток!
Он сел возле очага, усталый и понурый, развел руками.
— Да, но почему? Если в отношении супружеской пары Адама и Евы — да, жестоко. Неоправданная, я бы сказал, жестокость. Но мы еще и первочеловеки! Да, мы в первую очередь — первые люди на земле. И все, что говорим и как поступаем, — это станет уроком будущим поколениям. И все, что с нами случается, тоже для них урок. Потому мы сейчас не просто муж и жена, живущие в этом доме… мы — символы. И жестокий удар по нас не для того, чтобы мы с тобой больше не врали, а чтобы не врало все человечество! Или чтоб как можно дольше не врало. Ведь даже невинная ложь может привести к очень опасному результату… Ведь первым соврал я, Ева. И с моей лжи все и началось…